Софья Ролдугина - Кофе с привкусом вишни

Находись я в так называемом подобающем обществе, и репутация моя после этих ужасных предположений была бы разрушена до основания. А сейчас пошатнулось разве что хорошее отношение Роджера ко мне — и неудивительно, я бы сама не простила таких отвратительных обвинений против моей прислуги. И только Эллис развеселился — впрочем, ему всегда приходился по вкусу хаос, когда рушились одновременно судьбы малознакомых людей и глупые правила поведения.

— Ну, кухню-то как раз проще всего объяснить. Мисс Грунинг — племянница повара, она даже вещи миссис Шелли частенько штопала под боком у любимого дядюшки. Прекрасно! — обаятельно улыбнулся детектив. — Ваша версия незначительно отличается от моей, а это, поверьте, высокая похвала, ни один "гусь" за последний год такой не удостаивался. Что же до расхождения в деталях, то мне кажется, что мисс Грунинг вполне могла не сжечь этот клятый палец, а кинуть его в суп.

Я представила — и накатила дурнота. Паола шагнула ко мне, чтобы поддержать под локоть, потому что трости явно уже не хватало. А Роджер, молчавший всё это время, наконец вспылил:

— Глупости! Эсме никогда бы ничего подобного не сделала! Палец в супе, абсурд! И она бы никогда не смогла никого убить!

Он говорил яростно и убеждённо — ни крупицы лжи, как нашёптывал мне прощальный дар Финолы. Эллис же безмятежно поддел мыском ботинка осколок горшка — белый, как старая, обглоданная временем кость.

— А я и не говорил, что мисс Грунинг кого-то убила, — произнёс детектив многозначительно — и умолк, выжидая.

— И что же ты имеешь в виду? — Щёки у Роджера раскраснелись.

— Что, что… Пока секрет. Вот побеседую с твоей драгоценной мисс Грунинг и скажу.

Терпение у меня кончилось. Я взглянула на сумерки за окном, сгустившиеся настолько, что исчез всякий намёк на цвет, и негромко попросила:

— Миссис Мариани, проводите меня к автомобилю. Доброго вечера, господа, — без улыбки обратилась я к Роджеру и Эллису. — Мистер Шелли, прощу прощения, но я устала и вынуждена вернуться домой. Буду рада навестить миссис Шелли через несколько дней… — "и наконец-то вас выслушать", — хотела сказать я, но не стала — ведь Эллис никуда не исчез, стоял рядом, настороженно наблюдая за мною. И вряд ли бы он одобрил планы Роджера — в чём бы они ни заключались. — … и продолжить нашу занимательную беседу о розах.

Роджер повёл себя как истинный джентльмен — пока он сопровождал меня к автомобилю, бессмысленный светский разговор о погоде так убаюкал нас обоих, что я почти позабыла обо всём, что сегодня произошло. И лишь на пороге вспомнила, точно обожжённая образом из воскресшего старого сна.

— Мистер Шелли, погодите, — замедлила я шаг перед ступенями. Февральский ветер ударил в лицо — сырой, пахнущий ещё даже не грязной бромлинской весной — обещанием весны. — Насчёт мисс Миллз… Не подумайте только ничего плохого… Если бы мисс Миллз перед смертью могла бы что-то вам передать, то она бы сказала, что не хотела брать его, что это вышло случайно и… — закончить оказалось труднее всего, но исказить или опустить слова погибшей служанки я бы не сумела, если бы и хотела. — И что она виновата во всём.

Это прозвучало чудовищно бестактно, безнравственно — впору сгореть со стыда, развеяться по ветру, как в кошмарном сне. Но Роджер внезапно улыбнулся, нежно и понимающе:

— Спасибо, леди Виржиния. А если бы я мог ответить Джудит, то сказал бы вот что: "Я прощаю тебя, милая. В конце концов, мы все очень тебя любили".

Никогда я не питала пристрастия к святым символам, но сейчас обвела себя знаком круга — не из страха, а из-за странного ощущения, что так правильно:

— Думаю, она вас слышит, мистер Шелли. Ведь у мёртвых есть трудности только с тем, чтобы докричаться до живых; каждый же наш шёпот они слышат ясно.

Роджер остался стоять на верхней ступени, как громом поражённый. А мы с Паолой спустились к автомобилю, опираясь друг на друга и на зябкий ветер. Больше всего я боялась, что Лайзо скажет что-нибудь по дороге домой, но, к счастью, он молчал. И лишь уже в дверях улучил момент, когда мистер Чемберс отвлёкся, а Паола замешкалась — и обнял меня на мгновение, словно собственным теплом изгоняя из меня хмурую февральскую тьму.

Впрочем, возможно, что так оно и было.

На следующий день я сказалась больной и до самого вечера не выходила из своей комнаты. Пила тёплое молоко, как ослабевший ребёнок, и бездумно листала старую книгу из отцовской библиотеки, не понимая ни слова. Водила пальцами по гравюрам, отслеживая чёрные линии на жёлтой бумаге: рыцари и драконы, демоны и единороги, благородные дамы, розы, розы, розы…