Софья Ролдугина - Кофе с привкусом вишни

Другие люди исполнены сил и бодры, и ночь для них пролетает в одно мгновение, а утро поёт, как трубы перед решительной атакой. И как же омрачает их день какой-нибудь унылый засоня, то жалуется на волнение и страх!

Я, по счастью, принадлежала ко вторым, и потому в день визита к семейству Шелли пробудилась в шесть утра — прекрасно отдохнувшая и с отменным аппетитом. Позавтракала первой, ещё до того, как проснулись дети и Клэр, внесла несколько дополнений в письмо к мистеру Спенсеру и отбыла в кофейню. Время до полудня посвятила делам — несрочным, а потому обычно казавшимся утомительными. Затем пообедала — о, даже доктор не нашёл бы причин для недовольства моим меню! — и возвратилась в особняк. Переоделась в более скромный костюм в серебристо-серых и зелёных оттенках, взяла трость и новую шляпку — и уже во всеоружии отправилась к леди Абигейл.

Она встретила меня в гостиной, одетая в светло-розовый костюм с пыльно-вишнёвыми вертикальными полосами. Подобные ткани подходили ей, как ни удивительно, однако кое-что показалось мне странным: с нарядом никак не гармонировал ни деревянный веер в никконском стиле, расписанный синими птицами, ни белый бисерный ридикюль. Это выглядело так, словно герцогиня собиралась в спешке — немыслимо, право.

— Вы как раз вовремя, дорогая, — обратилась она ко мне, поприветствовав, и прерывисто вздохнула. — Леди Клэймор вот-вот прибудет, я видела её автомобиль в окно, а леди Вайтберри отказалась приехать, она не совсем здорова. Пойдёмте, я представлю вам миссис Прюн.

Мне показалось, что Абигейл бледна, однако я поостереглась спрашивать, почему — мы в гостиной были не одни.

За столиком у окна сидели трое — леди Эрлтон, леди Стормхорн и некая незнакомая мне грузноватая дама в клетчатом костюме и тяжёлых очках с перламутровой оправой. Она неторопливо раскладывала пасьянс старинной колодой и как раз сейчас с задумчивым видом держала в руках карту с изображением человека в красных одеждах — ночью, на перекрёстке.

"Похоже на Сэрана", — подумалось мне, хотя вульгарный незнакомец в алом не имел ничего общего с изысканным творением Ноэля Нингена.

— Ну что же, вот мы и собрались… То есть, разумеется, я хотела сказать "почти все собрались", — саму себя поправила Абигейл и обменялась взглядами с немолодой женщиной в очках. Та отложила карту и улыбнулась мне. — О, вы ведь уже наслышаны о миссис Прюн, леди Виржиния, без сомнений! Очень, очень приятное знакомство, поверьте.

— Доброго дня, — поприветствовала меня леди Эрлтон. — Миссис Прюн — моя давняя подруга. Мой супруг был хорошо знаком с доктором Прюном, к сожалению, ныне покойным. О глубокоуважаемом брате миссис Прюн вы наверняка слышали, да — он настоятель монастыря святого Игнасиуса.

Пока она говорила, миссис Прюн меленько кивала, глядя на меня поверх очков; глаза у неё оказались тёмными, как у мыши, и блестящими.

— О леди Виржинии я тоже весьма наслышана, — вкрадчиво произнесла почтенная вдова. — Вы ведь заботитесь о приюте имени святого Кира Эйвонского? Похвально.

— Вы правы, хотя, разумеется, я делаю не так уж и много, — ответила я, несколько смущённая. Обычно моё имя связывали с леди Милдред или со "Старым гнездом"… Приятно, что ни говори, прослыть благотворительницей, однако думаю, что в моём случае слава была бы незаслуженной. — Надеюсь, наша просьба о встрече с миссис Шелли не показалась вам обременительной.

— Нет, нисколько, — снова улыбнулась миссис Прюн, механически собирая карты со стола — одну за другой. — Миссис Шелли нуждается в обществе, но её, увы, в последние годы сторонятся… и тому есть причины, — добавила она загадочно.

Тем временем в гостиную тихо проскользнул дворецкий, напудренный мужчина с торчащими усиками — Уотс, если я ничего не путаю — и доложил леди Абигейл, что прибыла ещё одна гостья. Буквально через минуту к нам присоединилась леди Клэймор, которой также представили глубокоуважаемую вдову доктора Прюна. И мы наконец-то перешли к сути дела.

— Миссис Шелли больна, — обыденным голосом произнесла миссис Прюн, но блеск её мышиных глаз потускнел. — И больна уже очень давно. Я помню её ещё ребёнком. Ей много отмерили Небеса: красота, скромность, музыкальные таланты… К восемнадцати годам она не только знала толк в танцах и вышивке, но и умела говорить на трёх языках. У неё был живой ум, больше того, она умела его скрывать, а в добродетельности могла сравниться разве что с монахиней из монастыря святой Генриетты.