Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

Громов закурил.

— Что ж ты ее не удавил? Такой шанс!

— Да толку-то. Ты думаешь, они без нее сразу домой пойдут? Нет, милый, тут все серьезно — или они нас, или мы их. Сколько можно откладывать… И потом — она же меня не придушила, и ребятам своим не сдала… Могла запросто. Иногда надо, чтобы все было красиво. Победа, добытая некрасивым образом, гибельно влияет на судьбы наций — я об этом столько понаписал в бытность свою историком, что запомнил.

— Как она выглядит хоть? Всегда было любопытно…

— Она?— Волохов закурил и мечтательно затянулся. Глаза его по-котовьи сощурились.— Она… она такая рыжая, рыжая. У, блядь, какая рыжая! И горячая. Очень горячая вся. Всегда у нее температура тридцать семь и два. Во как у нас! Очень быстро соображает, вообще быстро все делает. Кончает быстро, что для женщины величайшее достоинство. Быстро и неоднократно. Росту в ней метр шестьдесят, примерно, пять. Глаза у нее, примерно, серо-голубые. И злая, ух, какая злая! Причем успокаивается сразу — то ли натренировалась хорошо, то ли наигрывает все время. И когда злая, и когда спокойная. И ключицы торчат. Не ходит, а летает. Это ей, значится, двадцать семь лет. И сиськи, тем не менее, в прекрасном виде! Она мне знаешь что напоминала? Вот этот ихний огонь, который не жжется. В первые десять минут священный огонь, добываемый хазарским хитрым способом в храме Тела Господня, не обжигает молящихся. Как они это делают — никто не знает. Короче, Женька — это такой огонь. Купался бы и купался. И ведь, что самое непонятное,— она любит меня! Любит, тварь такая, кричит, стонет… Но теперь фигу, нас теперь хрен проймешь. Если дело дошло до порабощения — на тебе. Меня, говорю, можешь убить, пожалуйста. Но всех, говорю, ты все равно не переубиваешь, как оно ни банально звучит. Будет, говорю, сколько-то лет вашей власти, а потом нация все равно свое слово скажет. Только надо сначала, чтобы нация была,— но это уж, говорю, мы постараемся.

— А она что?

— А что она? Смеется, плачет. Ты, говорит, Волохов, как был мой любимый дурак, так и будешь мой любимый дурак. Мда. Она точно будет еще ничего, если, конечно, свои не убьют. Таких всегда свои убивают, поверь мне, капиташа, я историк. А эти — особенно склонны убивать своих. Чуть в ком-то заведется душа, они его р-раз — и под корень. Чувствуют, сволочи. Это же… Они же понимаешь кто такие?

Волохов налил себе самогону, залпом выпил, задохнулся и, казалось, мгновенно протрезвел.

— Это же два вируса, капитан,— сказал он хриплым шепотом.— Два народа-вируса. Две модели абсолютного истребления. Два типа захвата. Злой и добрый следователь из одного ведомства. Мы сами их такими сделали, до полного совершенства довели,— они на нас свои способности отточили, как на манекене. Ты посмотри, капитан. Во всей Европе только они двое не приняли христианства. Эти так и верны своему язычеству, а те — своему Яхве, который их избрал и всю жизнь порет. Только они устояли, понимаешь? Эти двое не допускают в себя никакой души. Одни могут извести любого, если нападут извне, а другие — если поселятся изнутри; одни всех задавят властью, а другие вообще упразднят власть — в общем, набор «Черный истребитель». Я не знаю, как им противостоять. И это великий Божий промысел, что они увидели тихое место, стали драться за него и в результате намертво вцепились друг в друга. Только наши тогда глупость сделали. Они к себе пускали тех и других, а надо было уйти, капитан. Если бы они ушли, все было бы замечательно. Цыгане ведь ушли, и никто им ничего не сделал. Ты не знаешь разве про цыган?

— Нет,— сказал Громов,— не знаю.

— А напрасно, Громов, напрасно! Ты знаешь, почему они бродят? Это ведь индусы, только очень оторвавшиеся… Я когда еще догадался… Немножко язык изучал, потом курсовик писал по цыганологии на третьем… Интересно стало.— Волохова развезло окончательно.— У них была такая земля… вполне себе благодатная… Потом пришли захватчики — и амба. Коренные населения ведь разные бывают. Я когда-нибудь об этом докторскую напишу, когда мир окончательно рухнет,— он счастливо засмеялся.— Интересная вообще фигня. Одни терпят всех захватчиков и вырождаются, как индейцы. Другие хитренько так их между собой стравливают, как наши,— Гуров-то хитер, капитан, очень хитер, не следует недооценивать Гурова! Я думаю, не просто так эти два народца вцепились в наш лакомый кусок: сказано, что призвали,— очень может быть, что и впрямь призвали. Сначала одних, потом других. Ну и живут под ними, как под зонтиком… Но есть третий вариант, Громов! Есть! Это вариант цыганский. Они ходят, чтобы никогда никому не достаться, и воруют, заметь себе, только коней — только средства передвижения! Видимо, в их случае травма захвата была слишком ужасна. А может, они просто не могут остановиться, потому что это ведь затягивает. Вот почему я думаю, что ходить надо не больше четырех лет. Но эти четыре года я прохожу, это как Бог свят. Потому что выбора нет, капитан, время близко. Больной когда подыхает? Когда вместо одной хронической болезни у него расцвел букет. Что и имеем. Ты бы хоть задумался, капитан,— сказал Волохов.— Тебе же голова не только для фуражки, сколько я могу судить. Вот и прикинь: есть тут два типа государства. Точнее, было, потому что сейчас мы имеем нечто третье, окончательный конец, вроде того, который наступает от резонанса двух хронических болезней. Был понос, присоединилась золотуха, спи, товарищ. Приступаем к характеристике поноса. Твои северные коллеги любят тут строить империю, хорошая вещь, науке известны позитивные примеры. Но чтобы строить империю, Громов, надо иметь — куда ее строить. В правильном языке, если есть правильный язык… ты представляешь, я ведь его не знаю, понятия о нем не имею!— но если он есть, то должно быть именно такое управление: строить — куда? Империя — она имеет целью распространяться, покорять себе, да, кто же спорит,— но нести свою истину, понимаешь? А у варягов нет этой истины, не восприняли, захват ради захвата, и весь их империализм — это долбать своих, гробить собственных солдат, своему, а не чужому населению создавать неприятности! Почему? А потому что изначально чужие. Они не умеют иначе воевать, кроме как швырять в топку: я все думаю — что же они-то с места сорвались, ходить пошли? Наверное, там случилось оледенение, ты как думаешь?