Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Но почему? В конце концов, я собираюсь в Дегунино в июле, я там бываю часто…

— Вы меня не трогайте, других спасайте. О них-то никто не позаботится, а обо мне есть кому.

— Василий Иванович, поймите,— Гуров даже прижал к груди короткие ручки. Ни на Аньку, ни на анькиных родителей он не обращал теперь ни малейшего внимания.— Поймите, что вами рисковать невозможно, таких, как вы, у нас раз и обчелся…

— Мне ничего не будет,— сказал Василий Иванович с непривычной твердостью.— Мне они никогда ничего не сделают. А вам надо остальными заняться. Я все равно с вами не поеду, потому что есть еще неделя. Я за эту неделю три-четыре города успею обойти, всем скажу.

— Я уже работаю, люди предупреждены…

— Всех-то вы не предупредите. Да не все вас и послушают. А меня послушают, я как-никак им свой брат. Пойду, скажу. Я и чувствовал, что пора, но думал — может, мерещится… Вы же знаете, у меня с решениями трудно…

— Знаю.

— Но одно мое решение твердо,— сказал Василий Иванович.— Мной не занимайтесь, другими занимайтесь. Благословение мое вам на это, а чтобы со мной возиться — нет вам моего благословения. Спасибо, что предупредили, Константин Антоныч. Не забуду.

— Я и не ждал от вас другого,— после паузы сказал Гуров.— Не было такого, чтобы человек вашего склада позаботился о себе.

— Было,— горько сказал Василий Иванович.— Всяко было, но больше не будет.

— Василий Иванович,— с тоской проговорил Гуров.— Вы же беспомощны, простите меня…

— В чем беспомощен, а в чем и нет. Ходить — много ума не надо. Двадцать лет ходил, еще похожу. Поезжайте, Константин Антонович, у вас дел много. Я о себе позабочусь.

Гуров рассеянно оглядел Аньку и родителей Василия Ивановича, словно не понимая, зачем они тут и что делают, и стремительно вышел.

Некоторое время все в оцепенении молчали.

— Пойду я собираться,— сказал Василий Иванович. Он был по-прежнему бледен, но руки у него не дрожали, голос тоже, он даже как-то выпрямился.

— Никуда ты не пойдешь, Василий Иванович,— твердо сказала Анька.— У нас есть куда тебя спрятать.

— Меня-то ты спрячешь, а остальным кто скажет?

— Можно, наверное, написать им или позвонить,— не сдавалась Анька.

— Да, по мобильному. У каждого васьки мобильник,— усмехнулся Василий Иванович.— Нет, Анечка, тут надо по-старому. Своими ногами, своим голосом. Полетел соколок, не догонишь. Завтра соберусь, послезавтра уйду.

— Подождите, Василий Иванович,— сказал отец.— Что за глупости? Что за уничтожение, какой-то человек из генштаба, темные слухи… Неужели вы верите, что кого-то будут… уничтожать?

— Что ж не верить,— сказал Василий Иванович.— Прокормить не могут, так уж конечно, уничтожать. Варяги — они как? Они народ жалостливый. Они, если прокормить не могут, всегда убивают. Сказки наши любят. Слезливый народ. А когда жрать нечего — так и убьют, опять же из жалости.

— Варяги?— переспросила мать.

— Ну, русы,— объяснил Василий Иванович.— Да как хотите назовите. Ладно, спасибо вам за все. Пойду я собираться.

И отправился на кухню, где под старой анькиной кроватью все эти два года лежал в неизменной готовности его синий рюкзачок.

Следующая ночь была дождливая, сырая и холодная. Анька рано легла спать, сославшись на головную боль. Василий Иванович с ней попрощался и сказал, что уйдет ближе к утру, когда на улицах не останется даже случайных прохожих, да и милиция расползется греться. Кажется, он все понял, поэтому прощался с Анькой тихо и сдержанно, словно понарошку.

— Как так можно?— шепотом стонала мать.— Ребенок успел привязаться к нему, это же больше, чем собаку потерять…

— Он вернется, все это глупости,— повторял отец.— Какая зачистка, какое уничтожение? Я бы знал… Лично мне этот Гуров не внушает никакого доверия.

— А генштаб?!

— Мало ли подделок. Я тебе за час три таких наклепаю. Ты скажи, ты Василию Ивановичу с собой еды положила?

— Положила… Бутерброды там, термос я ему отдала…

— Зачем ему термос?!— взвился отец.— Ты бы лучше яблок там, хоть витамин какой-то…

Анька лежала под одеялом, не раздеваясь. Не то чтобы она боялась заснуть, но просто вылезать из-под теплого одеяла ночью неприятно. Лучше уж в одежде. Она никогда еще не выходила из дома по ночам. Все-таки ей было всего четырнадцать.

— Ну, вы ложитесь. Мне так спокойнее будет,— сказал Василий Иванович.

Отец и мать ушли к себе. Анька знала, что они не спят, но к трем часам ночи, надеялась она, заснут. До трех она читала под одеялом при помощи фонарика. Книжка была дурацкая, приключенческая,— этим она никогда не увлекалась. В четверть четвертого послышались шаги в коридоре. Василий Иванович встал и тихо пошел к дверям. Вскоре щелкнул замок — это Василий Иванович закрыл за собой дверь. Анька мысленно сосчитала до двадцати, вскочила, подхватила школьную сумку, куда с вечера сложила все необходимое, и выскользнула за ним.