Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

— Как — что такого?!— кипятился отец.— Ты меня, Шура, прости, я человек старорежимный, но я не понимаю вообще, как это можно…

— Ну а что, раньше лучше было?— так же лениво спрашивал дядя Шура.— Когда они в метро по последним вагонам сидели? Когда в подземный переход было не войти? Ты сам тогда, я помню, в каждом номере писал: пора решить, пора решить! Вот тебе, пожалуйста, решили. И ты недоволен еще. Я эту оппозиционную интеллигенцию, моя бы воля… Всем недовольны, вообще всем, всегда!

Но дядя Шура говорил все это так снисходительно, что ясно было: ничего он не сделает оппозиционной интеллигенции, даром что работает известно где. Петька умильно жмурился: как все васьки, он быстро стал похож на хозяина — вальяжный, толстый. Впрочем, иногда он принюхивался, настораживал уши, стремительно мчался к двери — наверное, дядя Шура тоже в иные минуты подбирался и менялся до неузнаваемости; Анька не хотела в этом убеждаться.

— Но тебя самого ничто не коробит?— спрашивал отец.— В этом «Плане спасения»? В операции «Добрый Греков»?

Хряковым он называл Грекова.

— Насчет Грекова у тебя бзик,— веско говорил дядя Шура.— Тебе везде мерещится Греков. Греков рвется к власти, Греков украл миллион…

— Он и не один миллион украл…

— Ну а что делать, Слава? Делать что? Посади туда тебя — ты бы еще неизвестно чего наворотил, а Греков сам живет и другим жить дает. При Лужкове они на каждом углу стояли, а в подъездах — ты сам помнишь, что делалось. Что ты предлагаешь? На колбасу их пустить?

— Ребята!— умоляюще говорила мама, давясь македонским салатом и закрывая руками рот.

— Это ты не мне говори, Галя, это ты мужу своему говори,— распалялся дядя Шура.— Вам чего ни сделай — все будет не так! Вот скажи: что ты на цирки наехал в прошлом номере у себя?

— Читает!— радостно говорил отец; по мере того, как закипали окружающие, сам он помаленьку успокаивался, словно поделившись с ними избытком энергии.

— Да нипочем бы я не читал эту пачкотню, если бы не работа! Но вот скажи: цирки-то тебе чем не нравятся?! Если бы там убивали по-настоящему, я бы еще понял. Хотя скажу тебе честно, Слава,— если они сами на это согласились…

— А выход у них был?!— снова вскипал отец.

— Но ведь ты, или я, или любой,— дядя Шура показывал на окно, за которым виднелись бесконечные ряды других освещенных окон спального района Митяево,— мы же не на улице, так? Ты же не сбором бутылок зарабатываешь, так?

— Пленка, которая меня от этого отделяет, очень тонка,— угрюмо отвечал отец. Такие споры случались у них регулярно, и васька Петька внимательно к ним прислушивался,— Аня чувствовала, как он напряжен, хотя и не препятствует ей учесывать себя, сколько угодно. Где дядя Шура взял Петьку — она не знала: мать как-то сказала, что он попался во время одной из облав и показал замурзанный диплом Горного института. Сделать из Петьки человека, конечно, было уже нельзя, но для мелких домашних поручений он годился, и дядя Шура, давно холостяковавший, взял его к себе. Петька чистил картошку, исправно мыл посуду и сторожил дом, когда дядя Шура уезжал в командировки.

Цирков Аня тоже не любила, и ей не нравилось, когда мальчишки в классе бурно обсуждали будущие игрища и делали ставки. На день города уже третий год подряд устраивались представления в цирке на Вернадского, все как положено — с трезубцами и сетями, и хотя трезубцы были тупые, но сети зато самые настоящие. Костя болел за «Спартак». Спартаковцы на подбор были раскормленные, как для борьбы сумо; получалось это не нарочно — заставить васек как следует тренироваться не мог никто, побои они переносили с необычайной легкостью, потому что привыкли, а потому вся еда уходила в жир. Зрелище было некрасивое, Аня один раз увидела его по телевизору и почти сразу переключила. Дрались без правил, тыкали трезубцами то в глаз, то ниже живота (за это удаляли с арены), многие кусались (за это не удаляли). Один раз на поединок заехал президент и показал большой палец,— устроители боя поняли его неправильно и присудили победу не тому. Проигравших, конечно, никто не добивал — классная объяснила, что это было бы негуманно; просто отчисляли из команды и отправляли обратно в приют, а там кормили гораздо хуже. Гладиаторы получали много мяса, иногда даже ветчину (Аня читала статью в «Московской правде», там была фотография двух крупных котлет). В приюте мясо давали только по праздникам, так что в цирк просились все.

— Костя,— сказала Аня однажды, когда Худяков провожал ее домой после очередного москвоведения, всегда шедшего восьмым уроком.— Я все-таки не понимаю: неужели интересно смотреть на драку?