Дмитрий Быков - ЖД (авторская редакция)

Они сели в зеленый грязный поезд, шедший на Барнаул; билетов не взяли — сунули денег проводнику. Брать билеты было опасно: кассиры спрашивали документы. Правда, в городе на них пока не оглядывались — видимо, розыск еще не начался или шел плохо, как и все тут в последнее время. Слава Богу, подумал губернатор. Я просто не подумал, что в выродившейся стране и репрессии вырождаются, нам на радость. Впрочем, расслабляться не следовало. Мобильник он отключил, отправив на всякий случай эсемеску Калядину — «Нуждаюсь в помощи, напиши, если сможешь»,— и получив естественный для государственного человека ответ: «Ничем не смогу». Хорошо, подумал Бороздин, на его месте я поступил бы так же. Когда вся эта ситуация распутается и Тарабаров ответит за самоуправство, а Хрюничева сошлют из Сибири в Сибирь,— я позвоню Калядину и кое-что расскажу ему, и он, возможно, поймет.

В конце перрона показался милиционер. Он вальяжно шел вдоль поезда, заглядывая в окна. Аша побледнела. Губернатор сидел против хода поезда и не видел милиционера — видел только Ашу и по выражению ее лица обо всем догадался. Он оглянулся: мент был уже близко, вагонах в пяти от них.

— Даждь-бог, Даждь-бог,— повторяла Аша, еле шевеля губами; он скорее угадал, чем услышал.

— Он не успеет,— сказал Бороздин, имея в виду мента. Поезд уже скрежетнул, готовясь тронуться.

— Даждь-бог,— лепетала Аша.

Поезд, однако, все не тронулся, а мент был все ближе; можно было перейти в следующий вагон, можно сбежать назад — в тот, мимо которого он уже прошел… В руках у мента уже был виден листок с фотороботом.

— Не одна в поле дороженька,— пронзительно выкрикнула Аша, и мент остановился.

Бороздин уставился на нее в недоумении.

— Не одна ненаглядная,— быстро заговорила Аша. Мент остановился и посмотрел вокруг.

— Не одна в поле дороженька,

Не одна безлошадная.

Мент постоял в задумчивости, выбросил листок и пошел вдоль поезда обратно. В ту же секунду колеса опять заскрежетали, и состав медленно тронулся в путь.

Аша улыбнулась гордо и открыто — он давно не видел у нее такой улыбки.

— С волками жить — по-волчьи выть,— сказал губернатор.

— И то правда,— ответила она.— Погоди, завоешь. Выть по-нашему — петь.

— А петь — что?

— А петь — ничего, имя такое. Петь, а петь, дай посмотреть!

Она засмеялась, и он неуверенно улыбнулся в ответ.

За окном потянулись гаражи, заборы, исписанные заклятьями, и заросшие сухим бурьяном пустыри.

— Не одна в поле дороженька,— пела Аша,—

Не одна безотрадная,

Не одна в поле дороженька,

Не одна беспощадная…

После пятого класса Анька стала мечтать о ваське.

— Через мой труп!— сказал отец. Своим трупом он распоряжался широко — укладывал его на пути у всех домашних инициатив: хотела ли мать сменить мебель, телевизор, шторы, просила ли Анька хомяка или крысу — все могло осуществиться только после смерти отца, при его скептическом загробном неодобрении. В результате после въезда в трехкомнатную так и жили со старой хозяйской мебелью, спали на полупродавленном диване с неудобной ложбинкой и смотрели пятилетний телевизор, который от показываемой мерзости словно ослеп и оглох, так что звуки пригасли, а краски выцвели.

Анька пыталась было объяснить, что васька ей нужен никак не для развлечения, а просто ему же так будет лучше — вид нескольких бездомных васек ежедневно надрывал ей сердце по дороге из дома в школу, она даже присмотрела одного, сравнительно здорового, усатого (благотворительность ее не простиралась так далеко, чтобы брать больного; для них, в конце концов, есть специальные приюты, хоть лучше и не думать, каково там на самом деле). Мать почти сдалась, мать она бы уговорила. «Только не с улицы»,— скажет мать. Хорошо, пускай не с улицы. Можно из васятника, как у нее в классе называли приюты. Там выдавали уже отмытых, здоровых, вполне пристойного вида, некоторых даже с профессией (обучали в приюте, были специальные классы — им рассказывали об этом в школе, на уроке москвоведения, когда речь зашла о гуманности мэра). Например, родители ее друга Кости взяли ваську-столяра, он еще немного плотничал и за лето отлично подновил им дачу, а еще вырезал Косте качели, на которых поочередно взлетали два толстых бородатых существа. Костя очень огорчался, когда осенью, после ремонта дачи, ваську сдали обратно в приют. Он говорил, что васька к ним привязался — хотя анькина мать после разговора с костиными родителями рассказывала иначе.