Олег Ермаков - Покинутые или Безумцы

Джон Фанте, «Дорога в Лос-Анджелес». Этот роман — либидо, переплавленное в чистоту строк о жизни грязной, бедной, жалкой, о юноше, который решил стать писателем, о его матери и сестре, «римской блуднице», «проклятой монашке» и т. п. На самом деле она просто молодая католичка и не жалует его диких идей, надерганных у Ницше, Шопенгауэра, корит его за лень, странные привычки.

Ну, да, Артуро Бандини нигде не приживается, ото всюду его гонят, он ведь великий писатель, а не «буржуазный пролетариат капитализма». Вокруг него никчемные люди, еще бы, знает ли, например, этот мужчина в вальяжной машине, что Европа уже закатывается? Слышал ли он о Заратустре? Нет, быдло и «вневбрачный раб Баронов-Грабителей». А Бандини — гений и сверхчеловек, вынужден влачить сущ. в портовом городке, пропахшем рыбой, дымом, виски. У него ничего нет, нет и друзей, и даже сестра католичка, с ней постоянно вспыхивают ссоры, грозящие сломить последние преграды между родными юношей и девушкой. Нет у него и девушки… Ее заменяют фотомодели журналов, он придумывает им имена и биографии, беседует с ними, с этими горячими штучками. Артуро Бандини ярый фетишист. Ему нравится библиотекарша. И вот он овладевает книгой, которую читала она. Одна и та же книга, буря эмоций, поиски следов ее пальчиков на обложке, поцелуи, отрезвление: да ведь это следы чьих-нибудь еще пальцев, жирных… А вот он, выпив вискача, идет за бедной, но привлекательной и в его глазах просто царственной незнакомкой в портовых лабиринтах, останавливается там, где она зажигала о банковскую витрину спичку, чтобы прикурить, и, встав на колени, целует след спички, потом находит и спичку, грызет ее, съедает… А незнакомка так и остается незнакомкой. От энергии Бандини трещат строчки у тебя перед носом. Ясно, что должно произойти одно из двух: либо Бандини взорвется, либо станет великим. И судьба дает ему шанс… Правда, этой судьбой и он сам ловко управляет: после очередной и уже нешуточно кровавой ссоры с сестрой вычерпывает фамильные драгоценности из семейного чемодана, выручает сто долларов, заворачивает в лавку, чтобы пропустить последний стаканчик и одурачить ее держателя заявлением, что он коммунист и уезжает с докладом к черному волку Димитрову… И — уезжает в Лос-Анджелес. Сидит на станции и думает о новом романе. И он будет написан, это «Подожди до весны, Бандини», роман, оставшийся дебютным.

А «Дорогу» опубликовали значительно позже, по-моему, после того, как этого автора — Джона Фанте — открыло знаменитое изд. «Черный воробей». «Открывал» его и Чарльз Буковски, восторгался. Да, при всей любви к старине Буку, должен отметить, что Джон Фанте… ну, впрочем, Буковски это Буковски, а Джон Фанте — Джон Фанте, писатель изумительно пластичный, страстный, от его фраз, брошенных вроде невзначай, порой дыхание перехватывает. Во втором романе эротический фетишизм тут как тут, это уже особенность автора, родимое пятно. Но, кажется, что именно это и помогло выдохнуть ему заключительные, невероятно пронзительные строчки о снежинке, которая тут же превратилась в символ умершей девочки, любимой старшеклассником Бандини. Фетишизм писателя распространяется на все мироздание.

Умывание в ручье трезвит, нос мерзнет, щеки ожигает, солнце и небо становятся ярче. Здоровью полезен хлад осенних лесов.

И в то же время утро как бочка с октябрьским вином: краски и ароматы резкие, сильные. Небо насыщенного сапфирного цвета. Запах дубовой листвы, дыма. Ложбина возле ручья похожа на чашу, полную синеватого серебра — заросли крапивы затянуты инеем. В котелках — лед, правда, хрупкий. Но спать тепло, дочка подарила спальник, выдерживает -13.

Под палатку настелил сухих стеблей иван-чая и зеленых листьев папоротника, похожих на пальмовые ветви. Солнечные реминисценции вчера начались, когда еще старик попутчик рассказывал о Египте. И продолжались, когда я сошел с поезда, смотрел по дороге на желтые липы и клены под пасмурным небом и думал, ну вот, наглядный пример реминисценций: солнца нет, а они освещены.