Олег Ермаков - Покинутые или Безумцы

В здании теперь магазин итальянской моды. Все-таки итальянской… Но от прошлого и облик остался. Нового архитектора никто не нанимает. Надо ли говорить, что просторные залы магазина пусты? То есть безлюдны.

На базарчике у старухи купил «Приключения Алисы в стране чудес» за 20 р. Дочка увезла ту «Алису», что у нас была, в Москву. А мне, старому чайнику, побитому жизнью и, конечно, разучившемуся читать сказки, временами почему-то хотелось — ну, если не перечитать «Алису», то хотя бы так, полистать, нырнуть за Джоном Тенниелом в кроличью нору, посмаковать его иллюстрации, похожие на светлые кошмары детских снов.

И вот смотрю.

Мне не перестал больше всех нравиться Кролик, дерзкий, щеголеватый, иногда беспомощный. И ведь это он, как ни крути, — проводник? Да у меня у самого в детстве жил кролик под столом, я его выменял у одного дворового товарища. Конечно, жил он не в чистеньком домике, на двери которого висела медная дощечка «Б. Кролик», а в старом чемодане, но с надписью: The Beatles. Старший брат уже бредил рок-н-роллом и метил все, что попадалось под руку: портфели, учебники, пеналы.

Мой кролик был без фрака и тросточки, но белый, с алыми глазами. Отзывался на кличку и никогда не дерзил мне. Ему неплохо жилось в чемодане на арбузных и хлебных корках и капустных листьях. Но однажды он дал тягу по своей кроличьей тропе во время прогулки в овраге. Не знаю, как это произошло. Я отвлекся на пару минут, а он исчез. Поиски ни к чему не привели. Я так и не попал на его тропу.

Ну, зато есть свидетельства более удачливого ребенка — Алисы.

Да и нам, старым чайникам, иногда выпадают любопытные сны, вполне безумные чаепития.

Значит, на тропе Б. Кролика, перекрытой, заваленной валунами-доводами, еще есть какие-то лазейки.

«— Нужно сжечь дом! — сказал вдруг Кролик».

В девятиэтажке напротив жила женщина с сыном. Он отсидел за что-то года четыре. Писал из тюрьмы покаянные письма. Вернулся. Свободу пил, не разбавляя. Предпочитал нигде не работать. Гонял мамашу, она ночевала на вокзале, носила ему еду из школы, где служила техничкой. И вот — умер. Окно дни напролет открыто. Проветривается. Валентин Распутин говорил, Господу нужны и такие люди, всякие. Действительно нужны? Может быть. Но при взгляде на распахнутое окно — какие у всех, знавших эту историю, возникают мысли, чувства?

Стыдно признаваться в нелюбви к ближним. А к соседям? Кто-нибудь любит своих соседей? Топающих по голове, играющих на ржавых трубах, проклинающих весь белый свет, а особенно тещу? Помню, в советские времена показывали часто фильм какой-то братской страны, Болгарии или Польши, про войну соседей. Там были и отбойные молотки в стену, и фокусы с замками, и броски в окна. Но все заканчивалось на умильной ноте, в конце концов соседи собирались за одним столом. Что-то вроде этого писал то ли Пьецух в рассказе, то ли кто-то еще. Да. А на самом деле? Вот они поздно вечером пировали на кухне, потом вываливали дружно на балкон, гоготали и блеяли, засыпая твой балкон пеплом, и наутро что-то не хочется вспоминать нагорные заповеди, а хочется поступить так же, как герой вот этого душевного стихотворения Олега Григорьева:

Только что: по улице Дзержинского в опавших листьях, под мелким дождем идет девушка с невероятно красивой фигурой. Взгляд выше — ее черные глаза сведены мучительно к переносице, косоглазие, сверкают белки. Зигзаг ассоциации: да она сошла с полотен Пикассо. И еще найдет своего художника. Если уже не нашла.

Странное удовольствие чтения. Сейчас это — «Молодость» Кутзее. Проблемы какого-то математика, жившего — живущего — на краю мира, в Кейптауне… Литература странная, магическая игра, — вовлекает тебя в поток чужих жизней.