Олег Ермаков - Покинутые или Безумцы

«Я думал, что любое искусство должно быть кентавром, обретающим в фольклоре свою спину и сильные ноги».

Нашел рассуждения об этом стихотворении.

Оказывается, оно считается самым темным символическим стихотворением этого ирландского поэта. Я угадал!

А вот самой картины так и не обнаружил. Но и другие оказались яркими и причудливыми. Эдмунд Дюлак был знаменитым иллюстратором. И теперь мне кажется, что пока я ехал по улице Соболева и дальше по нашему Смоленску августовским вечером, что-то подобное вспыхивало — там, в лабиринтах листвы и трещинах крепостных башен, да и просто в подворотнях. И теперь уже этот день неотделим от Кентавра: Йейтса-Дюлака.

17 августа 1991 года поехал я на велосипеде в мою сокрытую местность. Думал дня три там провести. Сел обедать у железной дороги. Сходил на колодец, рядом деревня. Сварил суп, взялся за ложку. Тут на ветку еловую приземлился ястреб, держит в длинных лапах мышь. Взглянул на меня: глаза желтые, круглые, беспощадно ясные, — снялся и улетел. Я продолжил обед; поглядывал через огромное поле и болото на местность: там висели космы дождей. Что-то мне расхотелось туда лезть, и я повернул коня, зеленый велосипед. Спал дома. Утром сразу вспомнил сон. Весьма странный. Снились мне: Сахаров, отчетливое слово СМЕРТЬ и гигантский змей, питон из железа, с дегенеративной мордой: он двигался на город, по улицам разбегались люди. Привычка у меня была зарядку делать при включенном телевизоре, тогда еще он был в моем доме. Вот и включил я телевизор, не успел взмахнуть руками — и сел. Классическая музыка. Измученная внутренними борениями диктор. Понял сразу: переворот. Смешно, но, у меня на уме — афганская рукопись, сотни четыре исписанных с двух сторон страниц. Тогда-то совсем не до смеха было, понятно, что мести будут всех.

Позже увидел по телевизору компанию и мгновенно вспомнил моего ястреба: один из них точно был похож на хищную птицу, да и другой — на сову, а все вместе являли собой совсем не сказочного персонажа ГКЧП.

И теперь, увидев акции старых коммунистов, думаю, что это тоже — продолжение того исторического сна.

Сражение началось вчера за общежитием, сверкали мечи, грохотало; но дождь так и не пошел; зато с утра в город вошли облака и дождь все-таки брызнул. Пользуясь отменой солнечного комендантского часа, вышел из дому днем, заглянул в заветную книжную лавку, ничего там не нашел, но послушал разговор продавца и толстого дюмаобразного господина о поэтах; толстый очень хвалил армянских поэтов и грузинских, как я догадался, старых. Надо будет поискать. Дальше спустился по Большой Советской к собору, плавящемуся в бессолнечном, но все-таки жарком сизом небе. Сегодня день Одигитрии Смоленской, иконы много путешествовавшей: в давние времена — в Смоленск вместе с Мономахом, потом в Москву и обратно сквозь смутные времена, бородинские дымы и наконец вовсе исчезнувшей после освобождения города в 1943 году. Сейчас на ее месте список 17 века.

Очередь к иконе с крыльца, хотя в обычные дни подойти можно свободно. Собор реставрируется. Как и крепостная стена. Дороги асфальтируют. Смоляне готовятся к 1150-летию. Вот, думаешь, повезло жить в тысячелетнем городе, узнавать в лице прохожего — старого жителя, современника Федора Коня, — есть такие выразительные лица; и лик самого града в трещинах и тенях всегда видеть, знать его даже когда ты далеко, ну, допустим, где-нибудь в Кизыл-Арвате. Август время наибольшей подлинности этого города. И, пожалуй, словами этого не объяснишь. Здесь нужны кисть и краски. Да, в красках есть молчание, а именно оно порой необходимо для объяснения.

Свежесть и яркость августовских утр ни с чем не сравнится. Это божественный Ван Гог написал небо и солнце. Это вечный Моцарт придал всему бодрый дух.

Вчера, впрочем, было пасмурно, и под вечер я весь вымок. Вчерашний день подобен сну: я оказался в овраге, сидел на поваленном дереве, курил припасенную сигарету. Вдруг из травы вышел Коростель-Часовщик, вытягивал шею, озирался, я его мог схватить. И я почувствовал какую-то первобытную радость от встречи. Привет, Часовщик! На меня благосклонно воззрился черный зрак.