Андрей Гуляшки - Три жизни Иосифа Димова

– Друг Досифей, – сказал я, – светило медицинских наук, у меня к тебе есть один вопрос, он не выходит у меня из головы и не дает мне покоя. Порой я думаю, что сойду с ума, таким он кажется загадочным и неразрешимым!

Я, разумеется, хотел спросить его о Снежане: что это за наваждение, почему я знаю ее так хорошо и так близко, если видел ее вблизи всего два раза, – когда мы стояли под зонтом и я поцеловал ее, а второй раз – когда танцевали вальс на большой площади в Стране Алой розы… Ее лицо смутно маячило за пеленой тихо падающего снега, но это видение казалось слишком далеким, похожим на полузабытый сон… И вообще, мы с ней так мало были вместе, а мне казалось, будто я прожил с ней всю жизнь… А потом поездка в Париж разлучила нас, и все опять-таки упиралось в Якима Давидова, как и шестнадцать лет назад, когда я потерял Виолетту.

Это я хотел сказать Досифею, но испугался, что он примет меня за романтика, влюбленного старого холостяка, которому не отвечают взаимностью. Подобные напасти, слава богу, были мне неведомы, но я предполагал, что это не ахти как весело. Мне не хотелось выглядеть несчастным в глазах кого бы то ни было, особенно же в глазах такого принципиального противника, как Досифей. Он меня любил, но в принципиальных вопросах наши мнения резко расходились. Кому же хочется казаться жалким в глазах своего неприятеля?

Вот почему я притворился, будто забыл, что хотел сказать, я, как говорится, прикинулся дурачком и, бессовестно помолчав с минуту, пробормотал:

– Хотел спросить тебя о чем-то важном, да вот вылетело из головы. Выяснение отношений с Якимом Давидовым совсем выбило меня из колеи. И вообще, он ужасный человек.

– Ты думаешь? – Досифей пожал плечами и взглянул на меня довольно неодобрительно. Он был готов заранее симпатизировать всем тем, кто мешал моим кибернетическим экспериментам.

– Яким Давидов готов утопить меня в ложке воды – сказал я.

– Неужели? – Досифей притворился удивленным.

Я только рукой махнул. Мне было совсем не до Якима Давидова! Пусть катится ко всем чертям!

Досифей помолчал, отпил глоток коньяка и заметил:

– Мне непонятно, за что ты так ненавидишь этого человека. Ты говоришь, что он ужасный человек, а ведь не кто иной как он на той неделе выдвинул твою кандидатуру в члены – корреспонденты академии по отделению физико-математических наук! Ты его считаешь своим злейшим врагом, а он прокладывает тебе дорогу в высшее научное учреждение. Как это понимать, мой друг?

Я допил свое виски. Мне казалось – я это уже испытал однажды, получив удар под диафрагму, – что в легких не осталось воздуха. Постаравшись придать лицу выражение безразличия я сказал:

– Эта игра в благородство по существу – мерзость! Думаю, что он охотно выдвинул бы меня в начальники генерального штаба, только бы избавиться от меня навсегда!

Досифей замолчал. Он, казалось, полностью погрузился в какие-то свои мысли и забыл, что напротив сидит собеседник, которого он сам пригласил к столу.

Я посмотрел на часы, он заметил это.

– Ты слишком резок в отношениях с людьми, брат! – Досифей улыбнулся. – Но эта резкость не нравится мне лишь отчасти. Я тоже не люблю полутонов. Черное должно быть черным, а белое – белым! Мне по душе определенность. Но ты готов охаивать все, что тебе не по вкусу, а это, я тебе скажу откровенно, – не очень хорошая черта. Я тоже не склонен церемониться, если что не так, но я воздерживаюсь от плевков. В крайнем случае пускаю в ход вот это! – он с улыбкой показал свой кулачище.

Я засмеялся. Голос совести, которая было проснулась во мне, когда я узнал о предложении Якима, утих так же быстро, как и возник. Слова Досифея развеселили меня.

– В сущности, у нас с тобой много общего, – ну прямо никакой разницы! – сказал я и протянул ему руку.

– Кто его знает! – сказал великий человек, покачав головой и с готовностью ответил на мое рукопожатие. Потом он подозвал Лизу, чтобы расплатиться. – Ну, я пойду, пожалуй. Хочу поработать в анатомичке. Ты уж извини!

Я на секунду представил свою пустую квартиру, заброшенную мастерскую отца, карточку Снежаны, и мне стало страшно возвращаться домой. Я вздрогнул и хватаясь за соломинку как утопающий, спросил:

– А мне можно пойти с тобой?

– Что тебе делать среди трупов? – удивился Досифей.

– Меня интересует человеческий разум, – сказал я. – Электронный мозг моего говорящего робота должен быть похожим на мозг гомо сапиенс!

Стоило Досифею услышать о говорящем роботе, он тут же нахмурил брови, но, как человек широкой души, примирительно махнул рукой. Пропустив его вперед, я небрежно шепнул Лизе, что завтра после десяти вечера буду дома один.