– Теперешние хозяева мира – капиталисты, – отвечал я.
– Гм! – она недоверчиво улыбнулась. И, указав на рабочего в рубахе с закатанными рукавами и длинном переднике, какие носят кузнецы, с огромным молотом в руках, вновь спросила:- А это кто?
– Рабочий, – сказал я. – Будущий хозяин мира.
Она улыбнулась той же недоверчивой улыбкой и вздохнула. Было ясно, что это ей не интересно.
А меня прямо мороз по коже пробрал, когда я подумал что придется объяснять ей теорию прибавочной стоимости, чтобы она поняла, как капиталисты наживают свои богатства и почему в один прекрасный день правда рабочих восторжествует… Теория эта была отнюдь не из легких. Но тут меня осенила практическая мысль – недаром в моих жилах течет крестьянская кровь, крестьянин, как известно, твердо стоит ногами на земле. Я спросил:
– Ведь лучше не быть дочерью консула, правда? Она кивнула головой.
– А что бы ты сказала, если бы твой отец был адвокатом?
– Но мой отец адвокат, – сказала она.
– Да, но он богатый, а должен быть бедным. Давай ты будешь дочерью бедного адвоката, который защищает людей, привлекаемых к суду по одному из параграфов Закона о защите государства?
Снежана молча пожала плечами, из чего я сделал вывод, что она согласна.
Если я не был занят неотложным делом, если работа над рисунками для газеты не клеилась, я поднимался на второй этаж, усаживался на подоконник и ждал, пока на тротуаре покажется фигурка Снежаны. Иногда дожидался ее на улице. При этом я прибегал к разным хитростям, пускал в ход свою изобретательность, чтобы она не подумала, будто я за ней слежу. „Она рассердится, – думал я, – и начнет возвращаться другой дорогой!” Кроме того, я щадил свое самолюбие. Художнику не пристало вести себя легкомысленно!.. Моя революционная совесть кипела негодованием, она ругала меня последними словами, припирала к стенке… Я признавал себя виновным, а сам бегал на площадку второго этажа и потом изощрялся в невинных хитростях на улице.
Как-то раз меня осенило.
– Хочешь мне позировать? – спросил я Снежану.
Мне показалось, что предложение ее обрадовало.
Накануне вечером горбатая Мария осчастливила меня роскошным букетом. Их мастерская отмечала какой-то юбилей, по случаю празднества нанесли много цветов, и Мария, собрав со столов букеты, принесла их мне. Догадалась, что ее художнику гвоздика и тюльпаны могут пригодиться. Это было как нельзя более кстати, и я в приливе радости чмокнул ее в лоб.
Я составил из гвоздик, тюльпанов и георгинов три букета, налил в ведро, где обычно держу кисти, воды и поставил в него все три букета. После этого, как я уже сказал, предложил Снежане позировать мне.
Я усадил ее на все тот же, более надежный стул, приколол к волосам несколько гвоздик, а остальные цветы положил ей на колени. Два-три цветка упали на пол.
Я рисовал ее портрет пастелью.
Сколько времени это продолжалось? Пять-шесть часов, день, два? Я несколько раз начинал сначала. Сделав два наброска, решил, что она должна позировать стоя. Когда наконец портрет был окончен, я написал внизу: „Весна” и убрал краски. Моя весна была мало похожа на Снежану, и это меня удивило. С портрета смотрят те же голубые глаза, но в их взгляде (выражении) нет мягкости, волосы русые, но попышнее, чем у моей живой подруги, на белой материи на груди расплываются кровавые пятна. Я окинул „Весну” критическим взглядом, сравнил нарисованную девушку с живой и решил, что образ, воспроизведенный мной на холсте, более правдиво отражает нашу мятежную эпоху. Наша весна была суровой, над ее головой сверкали оголенные шашки конных жандармов, в нее стреляли из-за каждого угла, пронзая пулями ее бессмертное тело. Настоящая, живая Снежана скорее напоминала весну будущего – хрупкую, нежную, увенчанную цветами…
Такие мысли роились у меня в голове, когда я сравнивал обеих Снежан – нарисованную и живую.
И я подошел к моей Снежане, встал перед ней на колени и уткнулся лицом в подол ее непробитого пулями платья.
Однажды – это было в конце июня – она не появилась в обычный час на площади, и праздник не состоялся. С неба не струился золотой свет, не гремела музыка, фасады домов не озарялись пурпурным сиянием. Прохожие, измотанные жарой, куда-то торопились, фаэтоны еле-еле тащились, послеобеденные часы тянулись безлико, удручающе скучно, по-казенному.
Вскоре я через хозяйскую служанку разузнал, что будущий консул с семьей отбыл на курорт в Чамкорию.
„А почему бы и мне не махнуть в Чамкорию, прихватив этюдник с красками?” – мелькнуло у меня в голове. Что ж, пожалуй, это идея! Можно написать множество пейзажей с темно-зелеными хвойными лесами и синим горным небом.
Читать дальше