Анатолий Иванов - Жизнь на грешной земле (сборник)

— Эй, Брага… Агашу тут одну не видел?

— Какую такую Агашу?

— Шурку Ильину… С которой танцевал.

— А-а… Домой вроде пошла.

— Эх, черт… — воскликнул Борис, и голоса затихли.

Пока слышались эти голоса, Шура сидела и кусала губы.

Когда они затихли, она немного успокоилась.

— Понимаешь… я ведь не умею танцевать, — неожиданно для себя проговорил Алексей.

— Зачем же тогда на танцы приглашал?

— Я хотел не на танцы… За город хотел.

— Не понимаю…

— А получилось на танцы.

Она подняла на него глаза, и Алексей обомлел. Сейчас, сейчас она хлестанет его, как кипятком: «Это зачем же… за город?!»

Но девушка опустила глаза и еще раз вздохнула:

— Какой-то ты… Не знаю. А может, наоборот… Может, ты очень хороший. Для Борьки вон все девчонки Агаши какие-то.

Она говорила, задумчиво, глядя на свой платок, будто хотела в полумраке разглядеть на нем рисунок.

— Какой же я хороший, дурак я, — быстро сказал, почти крикнул, Алексей.

— Тихо! — встрепенулась Шура и зажала ему ладошкой рот. Она глядела ему теперь прямо в глаза и улыбалась. — Тише…

Ладошка была горячей, жесткой. Вся кровь бросилась в голову Алексея от этого прикосновения, и он быстро встал.

Девушка тоже поднялась.

— А за город пойдем в следующий выходной, а? — попросила она.

— Ну конечно! Я же, говорю, сегодня хотел..,

— Я там поучу тебя танцевать. — Девушка стала натягивать жакетку.

— Шура… Шура! — Алексей неуклюже стал помогать ей одеваться. И когда пальцы касались ее тела, он вздрагивал, как от электрических ударов.

— А теперь пошли домой. Только ти-ихо, тихо… Чтобы Борька не увидел. — Она взяла его за руку и с хохотом потянула из сквера. Но тут же прикрыла рот кулачком и еще раз сказала: — Тише…

По темной улице они шли молча и осторожно, точно боялись вспугнуть робко мерцающие в холодной вышине звезды. Девушка по-прежнему держала его за руку.

Возле калитки, под старым тополем, Шура торопливо сказала, оглядываясь почему-то в ту сторону, где недавно он стоял за деревом:

— Я буду ждать тебя там, где тогда… ящерку… Ладно? В двенадцать часов. Ты приезжай на велосипеде. Я тебя танцевать научу, а ты меня — на велосипеде ездить.

Шура говорила торопливо, шепотом, все поглядывая в сторону, и ему стало ясно, что она боится, как бы не появился из темноты Борис.

— Хорошо, — негромко сказал Алексей, чувствуя себя виноватым перед кем-то.

— Ну вот…

Девушка наклонила голову, чуть коснулась его груди, но тотчас подняла лицо. В неярком лунном свете оно казалось бледным, раскосые глаза ее смеялись, смеялись и поблескивали синеватым, режущим светом. И он невольно взял ее обеими руками за худые плечики.

— А Борьку я… не нравится он мне совсем. Ты понимаешь? — быстро шепнула она, сделала шаг назад и скользнула за калитку. Алексей в то же мгновение ужаснулся: неужели он осмелился дотронуться до ее плеч?! Она потому и убежала… И в воскресенье она не пойдет, не пойдет за город.

Всю неделю потом он казнил себя за то, что вел себя в тот вечер как идиот. Сперва неуклюже топтался в клубном зале, глупо, конечно, улыбаясь, потом сидел, надувшись как индюк, на скамейке в скверике, потом шел с ней по улицам и молчал. И наконец, грубо и нахально потянул к ней свои руки. Не придет!

Но временами он вспоминал, как смеялись ее узкие глаза, как они лучились синеватым светом. В такие минуты ему казалось, что все будет хорошо и что она придет.

Наступило воскресенье. Когда миновала первая половина дня и жестяные дребезжащие часы-ходики показывали десять минут первого, Алексей выбежал из дома, вскочил на велосипед.

Отъезжая, заметил, что из своего дома вышел Борис и поглядел ему вслед.

… Шура сидела на пожухлой уже траве печальная и усталая. Когда Алексей подъехал, она медленно повернула голову к нему, тихонько улыбнулась.

— Что так долго? — спросила она. И, не дожидаясь ответа, добавила: — А мне грустно почему-то.

— Почему? — спросил он, чувствуя, что вопрос ненужный, что говорить надо не об этом.

— Садись, Алеша, — сказала она, не шевелясь. — Помолчим.

Лес был тихий, поредевший, прозрачный, и воздух тоже прозрачный, холодный. И лес, и белесое небо, и усыпанная сухими березовыми листьями земля словно ждали чего-то.

— Ты слышишь? — спросила вдруг девушка.

— Что? — Алексей прислушался.

— Разве ничего не слышишь? Кто-то и где-то тихонько шепчет и шепчет одно и то же: «Печаль полей, печаль полей…»

— Кто шепчет? Никто не шепчет. А грустно — это правда. Осенью всегда грустно.