Андроник Романов - 1надцать (сборник)

Грамацкий спустился эскалатором на минус первый этаж, прошел мимо вереницы кассовых аппаратов продуктового Ашана. За поворотом, как и было обещано планом этажа, оказался искомый ювелирный бутик. Грамацкий остановился, втянул ядреный дух новодела и вошел внутрь.

Это было идеальное место. Здесь для любого драгоценного камушка, для любой золотой или платиновой веточки, придерживающей этот осколок иллюзорной значимости, любой жемчужины на бархатных подушках цвета спелой крови подобием туго закрученной пружины была приготовлена своя, полная эмоций и драматических историй, жизнь. Невозможно просто захотеть вложить деньги в золото и бриллианты для – скажем – упрощенного перевоза ценностей через границу. Всегда найдутся и гипотетическая Зося, и побережье Рио, и – увы – румынские пограничники.

За прилавком стояла женщина лет двадцати восьми, подтянутая, даже несколько суховатая, похожая на завуча сельской школы, отставшую от экскурсии, заблудившуюся в торговом центре и прижившуюся здесь, среди недоступной для нее прежде роскоши. Заметив ее натренированный равнодушный взгляд, Грамацкий слегка ссутулился, пошел к прилавку с обручальными кольцами, остановился и сделал вид, что рассеянно разглядывает небогатый ассортимент.

– Что-нибудь подыскиваете конкретное? – спросила женщина и подошла ближе, – Я могу вам помочь?

Грамацкий оглядел Ирину. Именно это имя значилось в узком пластиковом бедже на ее выдающейся груди.

– Может быть, и можете, – сказал он.

Продавщица вопросительно промолчала.

– Не знаю, какое кольцо купить, – Грамацкий посмотрел на ее левую мочку, пробитую навылет золотым гвоздиком с крохотной бриллиантовой каплей в основании.

– Кому подыскиваете? Жене, любимой женщине? – спросила продавщица.

– А два в одном не бывает? Так, чтобы и любимой женщине, и жене? В одном лице.

– Это и есть ваша ситуация? – в голосе Ирины не было иронии, и Грамацкий улыбнулся.

– Увы, нет, – сказал он, – Моя невеста мертва. У меня всего два дня, чтобы с ней обвенчаться. Потом… Ну, вы понимаете.

– В смысле? – проснулась Ирина.

– В самом прямом смысле. Мы не успели пожениться. Болезнь. Надеялись, что обойдется.

– Вы хотите жениться на мертвой девушке? – Ирина произнесла это с брезгливым ужасом. – Но вас никто не распишет!

– А кто говорит о загсе? Мы обвенчаемся.

– Тем более! Ни один батюшка не согласится! Это неправильно! Не по-человечески…

– Ну, это вы напрасно. Посмертный брак – не такое редкое явление, как вы думаете. Во Франции, например, это абсолютно законно. У китайцев это называется призрачный брак…

– Мы, слава Богу, мы не китайцы и не Европа.

– Давно ли это «слава Богу»?

– Ну, знаете…

– Я ей обещал, – неожиданно тихо сказал Грамацкий.

– Ладно, – Ирина смягчилась, лицо ее стало каким-то скорбно-иконообразным. – Не переживайте. Жизнь ведь на этом не кончается… Как это все получилось-то?

– Да, собственно, не о чем рассказывать, – Грамацкий смотрел в повлажневшие глаза Ирины. – Я врач, стоматолог. У меня своя клиника в Марьино. А она… Пришла ко мне летом устраиваться… Как раз нужен был администратор. Год вместе проработали, я ей слова лишнего не сказал… А в прошлом году в августе… Да… В середине, я как раз из Новосибирска вернулся… Мне партнеры подарили два билета в Большой. Так получилось, что человек, с которым хотел пойти, не смог, и я ее спросил, любит ли она оперу… После спектакля гуляли по Тверской, сидели в ресторанчике. Знаете, за Центральным телеграфом «Чиви-Чао»? Между нами оказалось очень много общего. Я коллекционирую живопись, а она была художником. Удивительно рисовала… В основном, акварелью. У нее получались натюрморты. Много воздуха и настроения. Знаете, как это… Когда не можешь оторваться от человека? А теперь нет моей Людочки.

Блеснув одинокой слезой, Грамацкий молча уставился в стену.

Ирина разнервничалась, взяла его за руку и молча притянула к себе, накрыв душным запахом взволнованной женской плоти, смешанным с каким-то незнакомым цветочным ароматом. Грамацкий с тоской посмотрел на распахнутые настежь стеклянные двери салона.

– Как же вы будете теперь один? – зашептала продавщица, – В своей большой пустой клинике…

Грамацкий представил, как открывает огромную, сталинского вида, парадную дверь, входит в подобие опустевшего зала ожидания Казанского вокзала, видит где-то в самой его середине письменный стол с наброшенной на высокую спинку дубового стула людочкиной кофтой, забытой или оставленной в последний день ее работы в клинике. Гулкая пустота. Одиночество в темной аллее от метро до магазина, замерзающий осенний дождь по дороге домой, отсутствие любой внешней необходимости, любого самоналагаемого обязательства – быть пораньше, держать в кармане лоскут бумаги со списком продуктов, позвонить от метро. Никому ничего не должен. Окраина бесцветного существования, где незаметно, с наступлением вечера превращаешься в рембрандтовского старика в темном прямоугольнике окна, вырубленного в сером бетоне девятиэтажки, под самой кромкой остывающей крыши.