Андроник Романов - 1надцать (сборник)

– Ну вот, что вы улыбаетесь? Это, действительно, нехорошо. Ведете себя как ваша семилетняя дочь, ей-Богу!..

– Зато у меня теперь есть доказательства. Ты не тот, за кого себя выдаешь. Так чем закончилась история с Ацким?

– Ну да, я помню – я не самый сложный ребус… А почему ты не спросишь меня – реальный ли это персонаж? Вдруг это метафора?

– А какая разница? Ты общаешься со своими бывшими?

– Ну да, я предпочитаю дружить.

– Это понятно. Тебя когда-нибудь бросали? Женщина, с которой ты недолго встречался, и вдруг раз – и все.

– В смысле?

– Простой вопрос. От тебя когда-нибудь уходила женщина?

– А что, я похож на…

– Того, кого бросают? Давай обойдемся без этого. Я уже взрослая девочка.

Она снова улыбается.

– Ладно. Хорошо. Было, – принимаю я правила этой странной игры.

– Что ты испытывал? Боль? Точнее можешь описать?

– Куда уж конкретнее?

– Тебе обязательно со мной спорить?

– Ладно, прости. Спрашивай.

– Она, эта женщина, бросила тебя буквально? Переехала в другой город, забанила тебя в Фейсбуке? Как это случилось?

– Да нет. Никуда не уехала.

– То есть физически ничего не изменилось? Ты по-прежнему можешь ей звонить, увидеться с ней? Правда?

– В принципе, да. Мы особо не ссорились. Делить нам нечего.

– Я думаю, при желании ты мог бы с ней сблизиться снова. Теоретически. Понимаешь, о чем я? Что я пытаюсь сказать? Никакого расставания в реальности не происходит, все творится в твоей голове.

– Слушай, пойдем просто поплаваем.

– Мы здесь не для этого. Ты можешь сосредоточиться? Нельзя всю жизнь отшучиваться и откладывать на потом. Потом ведь может никогда и не наступить.

Тут же корчу лицом скучающего школьника.

– Я пытаюсь сказать тебе что-то важное! – сердится она. – Воображение создает реальность, а не наоборот, как ты думаешь. Это ведь ты сам решаешь – быть тебе риэлтором или писателем, счастливым или брошенным. Понимаешь? Единственная необратимость – это смерть. Смотри!

Она встает, поднимает камень и подбрасывает его вверх. Я смотрю на него, и мне кажется, что в наивысшей точке подъема он зависает намного дольше положенного. А потом начинает падать.

– Мама!

– Не бойся милая, обними мамочку. Настя! Настя, посмотри на меня. Все будет хорошо! Слышишь меня? Не бойся! Все будет хорошо!

Хлопок и жуткий свист воздуха, разрывающего оболочку фюзеляжа. Треск рвущейся ткани. Удар…

Я открываю глаза и вижу почти у самого лица наливающееся пунцовым, с тонкими проколами звезд, вечернее небо. Солнце уже коснулось края морского горизонта. Я поднимаюсь, стягиваю прилипшую к спине футболку, оставляю ее в песке вместе с шортами, иду к ленивой кромке воды, захожу в теплое переливающееся море. Плыву. Солнце почти целиком погрузилось, будто ушло под воду, я ныряю за ним следом и вижу его. В далекой бурлящей океанской глубине огромное, окруженное невероятного размера светящимися пузырями, поднимающимися к поверхности, завораживающее и желанное, огромное тонущее солнце.

– Алло.

– Ты спишь, что-ли? Помнишь, что завтра летишь в Гурзуф? Василич сказал, что тебя с утра в офисе не было. Документы забери.

– Не поеду я, Сергей Иваныч. Приболел. Сон дурацкий приснился. Давай Евтюхова пошлем.

– Какого Евтюхова, Андрей? Ты что?

– Дай мне лучше отпуск, Сергей Иваныч. У меня от недосыпа уже крыша едет, устал я.

– Не помню, чтобы ты так легко сдавался. Что случилось?

– Мне вообще нужно крепко подумать, своим ли я делом занимаюсь…

– Да ты что такое говоришь?! Ты же переговорщик от Бога! Давай не дури. Ты когда такой мнительный стал?

– Тебе бы такое приснилось… Как будто я уснул в самолете, который разбился. Типа, сон во сне.

– Что-то ты, друг, загоняешься… Евтюхов не потянет. Тогда уж сам поеду. А с опционом придется подождать, Андрей Сергеевич.

– Ну, придется, значит, подождем.

– Давай-ка реально в отпуск… Недели хватит?

– Не знаю. Поеду куда-нибудь. Кстати, место там красивое. В Гурзуфе. Пляж большой. Скала…

– Да, есть такая. Так ты смотрел документы?

– Не поверишь, приснилась. Поедешь туда, расспроси про Настю.

– Какую Настю? Ладно, потом расскажешь.

– Девочку, семи лет… Знаешь, Сереж, «потом» ведь может никогда и не наступить.

Я закрываю глаза и вижу ее. Она стоит лицом к морю, на самом краю стены, раскинув руки, словно балансируя, легкая в легком белом платье.

Нужно слегка прибавить шаг, чтобы отчетливей слышать тонкую нотку ее собственного запаха, растворившегося в душном, отравляющем опиуме Ива Сена Лорана. Грамацкий знал этот парфюм и потому различал, как пахнут ее плечи, шея, затылок у основания пышных каштановых, тщательно расчесанных волос, заплетенных в короткую густую косу, схваченную у основания острыми гребнями голубой жемчужной мантары. Неожиданно похожая на аккуратную девочку Вермеера, водившего к себе персонажей сквозь игольное ушко камеры-обскуры, такая же точная в выборе жемчуга, видная так же вполоборота, она шла впереди, обгоняя Грамацкого на полшага. Ни дальше, ни ближе.