Карин Ламбер - Дом, куда мужчинам вход воспрещен

– Не хотим ни в ком растворяться, лезть вон из кожи и подрезать себе крылья кому-то в угоду.

– Не хотим, чтобы нас дурачили, ради ласки или нежного слова.

– Не хотим быть смешными.

– Не хотим растратить все нервные клетки и впасть в наркотическую зависимость.

– В любви невозможно себя защитить.

– Единственная защита – воздержание!

ОНИ СУМАСШЕДШИЕ!

– Вас отравили, и поэтому вы объявили голодовку.

– Я не объявила голодовку, Жюльетта, – возражает Симона, – я выбрала другое меню.

– Вы слишком поспешили поставить крест. На земле три миллиарда мужчин. Я не понимаю вашей упертости.

– Никто не понимает. Особенно мужчины, которым невыносима мысль, что можно обойтись без них. «Дом, куда мужчинам вход воспрещен». Они в это не верят, вот и воображают, будто мы фригидны, нам по сто лет и из подбородков у нас торчат волоски.

– А я надеюсь, что когда мне будет сто лет, все равно какой-нибудь мужчина еще будет меня желать, – мечтает вслух Жюльетта.

– Если все женщины откажутся от мужиков, как мы, то этим мачо настанет конец! – заявляет Джузеппина. – Finito! Basta!

– Но чем же вы заменили любовь?

Любовь не заменить ничем!

Они молчат. Словно каждая ждет, что ответит другая. Когда Жюльетта уже думает, что попала в точку, Симона вдруг смотрит ей прямо в глаза:

– Мы не ищем замену любви. Мы заменили иллюзии, ожидание, терзания, зависимость, разочарования, семейную психотерапию и прочее простыми и доступными, милыми сердцу вещами, которые не сдует первый порыв ветра, не разрушит ударившая в голову дурь, не унесет весна.

Жюльетта берет еще финик.

– И вместо любви у вас гончарная мастерская и бассейн?

– Нет, целый мир небывалого блаженства!

– Жизнь без мужчин – это жизнь без соли, без сахара, без перца, без меда. Это вы ничем не замените, – не сдается Жюльетта.

Симона встает и, отойдя к окну, шепчет что-то неразборчивое.

– Что ты сказала, Симона?

– «Счастье – малая малость, которую можно погрызть, сидя на земле под солнышком» [25].

Жюльетта берет последний финик. Встает, направляется к двери, оборачивается:

– Вы еще пожалеете. Когда старушками в тиши у камелька [26]вам захочется подержаться за чью-то руку.

Розали машинально убирает чашки. Моет, споласкивает, снова моет. Мыслями она далеко, с Франсуа, в своей прежней жизни.

Все им удавалось. Им рукоплескали. Даже завидовали. Их имена были неотделимы одно от другого: «Розали и Франсуа», как фирменный знак. Dream team [27]: он – креативный директор, она – коммерческий. Она продавала клиентам, впечатленным кривой их товарооборота, рекламные кампании, которые придумывал он, чтобы убедить доверчивых потребителей в превосходстве их продукции. Они выигрывали тендеры, выбивали бюджеты, завоевывали сегменты рынка. Все разговоры были о стратегии, ретропланинге, целевой аудитории. Они были воплощением успеха и достижений. Двигались вперед в одном ритме.

Пять лет назад жизнь Розали рухнула.

В тот день, сидя в кухне, она чистила фасоль. Пел Анри Сальвадор [28], и она слушала его со счастливой улыбкой. «Это милая песенка, которую мне пела мама…» Слова напоминали ей детскую, ежевечерний ритуал: стакан теплого молока с ароматом апельсинового цвета и эта колыбельная, которая тихонько погружала ее в сон.

Франсуа вошел неслышно и положил свои большие ладони на плечи жены. Тело Розали узнало руки и тотчас сомлело от их тепла. Надежные руки, нежные, ласковые, знающие потайные местечки, где прячется ее наслаждение.

– Я буду петь эту песенку нашим детям, – прошептала она.

Франсуа молчал. Анри Сальвадор все пел и пел.

– У нас будет трое!

Она выпалила это, почти выкрикнула. Слова вырвались из самых глубин ее существа.

– Трое или четверо, как минимум трое: Флора, Бенжамен, Ариэль…

Руки Франсуа напряглись. Она чувствовала, как они давят на ее плечи, точно какой-то дурень слишком крепко сжал птицу, чтобы удержать. Она хотела встать, но руки не пускали. Она нервно рассмеялась, высвободилась, нашарила в выдвижном ящике ложку, взяла из буфета стакан, пустила холодную воду, выждала. Выпила маленькими глотками.

Он шагнул за ней к раковине и поцеловал в шею.

– Может, ну его к черту, этот обед? Побудем вдвоем. Пойдем в постельку.

Ей не хотелось в этот вечер в постельку, не хотелось делиться секретами под одеялом, хотелось открыть настежь все окна.

– У меня еще дела, пусти меня.

Он отошел, и она услышала, как он говорил металлическим голосом по телефону.