Дон Делилло - Ноль К

Понимаю, что должен бы снова начать курить. Гипотетически все произошедшее подталкивает меня к этому. Но воздержание не угнетает меня, как было раньше. Желание пропало – вот что, пожалуй, угнетает.

В гостевой комнате, в таунхаусе, висит изящная люстра, я включаю ее, выключаю и каждый раз, проделывая это, неизбежно задумываюсь над формулировкой “подвесное освещение”.

Шагаю по улице без особой надобности, проверяю кошелек и ключи, проверяю молнию на брюках – убеждаюсь, что она хорошенько застегнута по всей длине, от пояса до промежности или наоборот.

Облегчение несравнимо со страхом. Его время ограничено. Терзаешься много дней и месяцев, и наконец сын приезжает, цел-невредим, и ты забываешь, как все это время не мог сосредоточить внимание ни на каких других предметах, делах, обстоятельствах, ведь теперь-то он здесь, так давайте обедать. Вот только его нет, верно? Он где-то у дороги со знаком, на котором написано “Константиновка”, на Украине, в месте своего рождения и смерти.

Сирены и разнообразная речь – все время; нищий, тюк барахла, мужчина или женщина, спит или бодрствует, живет или нет уже – не могу понять, даже когда подхожу и бросаю доллар в мятый пластиковый стакан.

Через два квартала думаю: нужно было что-то сказать, что-то выяснить, – а потом ухожу от темы, пока она не стала слишком сложной.

Сижу в своей кабинке в административном корпусе колледжа и что-то вычеркиваю из списков. Не стираю отдельные пункты, а выбираю функцию “зачеркнуть” и провожу по экрану черту поверх пункта, который нужно удалить. Черточки, пунктики. Проходит время, и они доходчиво, наглядно демонстрируют, как я продвигаюсь вперед. Момент зачеркивания самый приятный, завораживает меня, как ребенка.

Я вспоминаю короткие мгновения, когда мы стояли и смотрели на нас в зеркало, Эмма и я, когда было первое лицо множественного числа, когда образы смешивались. А потом – свою досадную, проклятую ошибку: так и не рассказал ей, кто я такой, не поведал, как жили Мэдлин и Росс, Росс и Артис и какой натюрморт являет будущая жизнь отца и мачехи, законсервированных в криорастворе.

Я слишком долго ждал.

Я хотел, чтобы она рассматривала меня в отдельности, вне сил, меня сформировавших.

Потом думаю о водителе такси, преклонившем, обратившись к Мекке, колени в склизкой канаве, и пытаюсь совместить устойчивое положение его мира с рассеянностью здешней жизни.

Иногда вспоминаю комнату, скудный интерьер – стена, пол, дверь, кровать, – лаконичный образ, исключительно абстрактный, и пытаюсь представить себя сидящим в кресле; да вот это все, в подробностях – одна вещь, другая и мужчина в кресле, ожидающий, когда эскорт постучит в дверь.

Реконструкция, леса, фасад здания скрыт белыми полотнищами защитной драпировки. Под лесами стоит бородатый и орет что-то каждому проходящему, но не слова и фразы мы слышим, а сплошной звук, элемент общего шума, производимого такси, грузовиками, автобусами, только исходит он от человека.

Думаю об Артис в капсуле и вопреки своему твердому убеждению пытаюсь представить, будто она, хоть в минимальной степени, способна осознавать. Думаю о ней в девственном одиночестве. Никаких раздражителей, никакой отвлекающей жизнедеятельности, слабый след воспоминаний. Потом я пытаюсь представить внутренний монолог, ее самопроизвольный, возможно, безостановочный, прозаический и незавершенный – голос третьего лица и одновременно ее голос, произносящий вроде бы речитатив на одном пониженном тоне.

В лифтах общественных зданий устремляю слепой взгляд точно в пустоту: я в запечатанной коробке наедине с другими, и никто из нас не желает выставлять свое открытое лицо на всеобщее рассмотрение.

Стою на автобусной остановке, и тут звонит Эмма. Рассказывает, что случилось со Стаком, обходится минимумом слов. Говорит, уволилась из школы, отказалась от здешней квартиры и будет жить с отцом мальчика, а я не могу припомнить, разведены они или просто разошлись, да и неважно это. Автобус приезжает, уезжает, мы беседуем еще некоторое время, уже почти как чужие, и уверяем друг друга: мол, беседуем не в последний раз.

Я не говорю ей, что знал обо всем этом уже давно.

Автобус пересекал город с запада на восток, мужчина и женщина расположились рядом с водителем, мать с мальчиком – на заднем сиденье. Я тоже нашел себе место – посередине, и никуда особенно не смотрел, в голове было пусто или почти пусто, пока не заметил какое-то зарево, световую волну.