Мариша Пессл - Некоторые вопросы теории катастроф

– Вы на дискотеку так и не поехали? – рискнула я подать голос.

Ханна вздрогнула, будто не понимая, откуда я здесь взялась; она явно забыла, что я всего несколько минут назад приехала, босиком и без приглашения, на четырехдверном «шеви-колорадо» оранжевого цвета. Я не обиделась. Наоборот, позлорадствовала: папа всегда считает себя пупом земли и центром вселенной, а тут о нем и думать не думают. Здорово же!

– Поздно было ехать, – протянула Ханна. – Мы пекли пирог. А Джейд поехала, да? Она, когда гордо хлопнула дверью, сказала, что едет за тобой.

Я кивнула.

– Джейд… У нее бывают странности. Иногда она говорит такие вещи, что… слушать страшно.

– По-моему, она не всерьез, – прошептала я.

Ханна вопросительно наклонила голову:

– Не всерьез?

– Иногда люди говорят что-нибудь, лишь бы не молчать. Или нарочно хотят шокировать. Или просто упражняются. Словесная аэробика. Вербальный кардиостриптиз. Или мало ли что еще. Слова очень редко используют для передачи их непосредственного смысла.

Но папин комментарий из статьи «Разновидности речи и устройство языка» не произвел на Ханну впечатления. Она просто не слушала, зацепившись взглядом за какую-то точку в темном углу комнаты, рядом с пианино. Потом нахмурилась (я раньше не замечала у нее морщинок на лбу), резким движением выдернула ящик низенького столика возле дивана и достала оттуда полупустую пачку «Кэмела». Выбила из пачки сигарету и, вертя ее двумя пальцами, посмотрела на меня озабоченно, будто я была платьем на дешевой распродаже – последним оставшимся подходящего размера.

– Ты же должна понимать, – начала Ханна. – Ты человек очень чуткий и все замечаешь… А может, и не понимаешь. Она тебе не рассказывала. Я думаю, она завидует. Наверняка ей тяжело – ты всегда с такой любовью говоришь об отце.

– О чем не рассказывала? – спросила я.

– Ты вообще что-нибудь знаешь о Джейд? О том, как она жила раньше?

Я покачала головой.

Ханна снова вздохнула. Взяла из ящика спички, закурила.

– Могу рассказать, если ты дашь честное слово, что никому из компании не проболтаешься. Я считаю, тебе нужно это знать. Иначе, если она снова придет к тебе в таком озлобленном настроении… Она была пьяная?

Я, помедлив, кивнула.

– Ничего удивительного, если тебя все это… – Ханна закусила губу, подыскивая слово, будто выбирала блюдо в меню. – Встревожит. И даже напугает. Я бы на твоем месте, безусловно, встревожилась. Если ты будешь знать правду, то поймешь, откуда что берется. Может быть, не сразу. Вблизи трудно увидеть. Все равно что рассматривать рекламный щит, подойдя вплотную. Все мы дальнозорки… Или как это называется – близоруки? А вот потом, позже… – Она словно разговаривала сама с собой. – Да, потом все видится яснее.

Ханна замолчала, щуря глаза. Смотрела на тлеющий кончик сигареты, на висячие уши Старого Хрыча – он подполз к ней, лизнул в коленку и плюхнулся рядом, утомленный, как курортный роман.

Я спросила очень тихо:

– Вы это о чем?

На ее губах заиграла чуть плутоватая улыбка – а может, мне померещилось. При каждом движении по ее лицу скользили желтоватые отсветы настольной лампы, а когда Ханна повернулась ко мне, лицо оказалось в тени.

– Никому не пересказывай то, что услышишь, – строго сказала Ханна. – Даже отцу. Пообещай.

У меня кольнуло в груди.

– Почему?

– Он беспокоится за тебя, верно?

Да, наверное, он и правда беспокоился. Я кивнула.

– В таком случае ты только зря его расстроишь, – поморщилась Ханна.

Мне стало страшно, даже голову повело, как после укола в вену. Я мысленно прокручивала последние шесть минут разговора и никак не могла понять, откуда такой причудливый поворот. Я ворвалась на сцену, чтобы исполнить бесхитростный номер по поводу папы, и вдруг меня оттесняют в кулисы, а на авансцене опытная актриса – Ханна – готовится произнести монолог, судя по всему леденящий душу. Папа всегда предупреждал, что от взволнованных признаний надо уклоняться всеми средствами.

– Скажи, что тебе срочно нужно в туалет, что у тебя папа заболел скарлатиной, что близится конец света и ты должна бежать в супермаркет закупать респираторы и питьевую воду в бутылках. Можно просто изобразить эпилептический припадок. Любыми средствами, радость моя, уворачивайся от душевных излияний, которыми тебя собираются придавить, как бетонной плитой.

– Даешь слово? – спросила Ханна.

Отмечу для протокола – я подумала, не сказать ли ей, что у папы оспа и мне надо бежать к нему, чтобы успеть выслушать его прочувствованные последние слова. Но в конце концов я кивнула. Не в человеческих силах отказаться, когда тебе предлагают рассказать секрет.