Лорен Грофф - Судьбы и фурии

А затем ее охватило необычное чувство – как будто чья-то рука стиснула ее легкие.

– Что я делаю? – вслух сказала она.

Завтра же. Завтра она позвонит Антуанетте и скажет, что да, конечно, Лотто скоро появится. Он был ее единственным сыном, в конце концов. Сейчас уже слишком поздно. Это будет первое, что она сделает завтра утром. Первое после восьмимильной прогулки на велосипеде. Когда она вернется, Лотто еще будет в постели. Матильда хорошо спала ночью и проснулась, когда только-только начал заниматься рассвет. По округе расстилался утренний туман. Матильда легко взлетела на холм, чувствуя холодный ветерок и то, как разгорающееся солнце высушивает ночную сырость.

Она поняла, что забыла воду, повернула назад через двадцать минут после того, как выехала, и скользнула вниз на деревенскую дорогу, ведущую к ее белому домику.

Когда она затормозила у дома, увидела, что Лотто стоит в дверях, запустив пальцы в волосы. Он смотрел на нее, белый и безумный.

– Мама умерла, – сказал он. Он был в таком потрясении, что в ближайший час не мог даже заплакать.

– О нет… – сказала Матильда. Она никогда не думала, что Антуанетта может умереть.

[То, что между ними происходило, было просто бессмертным.]

Она подошла к мужу, и он прижался к ее вспотевшему боку головой. Матильда обняла его. А затем, к ее удивлению, ее собственное горе шурупом вкрутилось в виски.

С кем же теперь ей сражаться? Все должно быть совсем не так.

В КОЛЛЕДЖЕ Матильда однажды ездила с Ариелем в Миллуоки. У него там были какие-то дела, а она по выходным все равно целиком принадлежала ему, и он мог делать с ней все, что пожелает. Бо́льшую часть времени Матильда провела в отеле, сидя в эркере и подрагивая. На первом этаже было много сверкающей латуни, тарелок, переполненных булочками, стены там покрывали полотна, изображающие викторианских старых дев. А еще там была эта женщина с раздутыми ноздрями, которая сказала Матильде, что она о ней думает.

А на улице, в ночи, густо валил снег, образуя глубокие сугробы. Недавно прошлись снегоуборщики, и теперь вдоль пешеходных дорожек высились снежные горы. Во всей этой нетронутой белизне было нечто успокаивающее…

Матильда наблюдала за маленькой девочкой в красном лыжном костюмчике с пурпурными полосками, варежках и слишком большой шапке. Сбитая с толку девочка все оборачивалась и оборачивалась. Потом она попыталась вскарабкаться на снежную горку, которая отрезала ее от улицы. Но она была слишком слабой. На полпути она соскользнула. Девочка попробовала еще раз, глубже погружая ноги в снег. Матильда каждый раз задерживала дыхание, глядя на ее попытки, и выдыхала, когда девочка падала. Ей на ум почему-то пришло сравнение с тараканом, который угодил в винный бокал и пытается влезть на скользкую стенку. Когда Матильда подняла взгляд и посмотрела на длинный квартирный блок, выстроенный в стиле 1920-х годов, увидела в одном из окон трех женщин, также наблюдающих за стараниями девочки.

Матильда наблюдала за ними, а они наблюдали за девочкой. Одна смеялась, глядя на кого-то невидимого в их комнате, обернувшись через голое плечо. Она была разрумянившаяся, словно после секса. Другая, пожилая, пила чай. Третья, болезненно-желтая и зажатая, стояла, скрестив тощие руки и сжав губы.

В конце концов утомленная девочка соскользнула и замерла, уткнувшись лицом в снег. Матильда была уверена, что она плачет.

Когда же Матильда снова взглянула наверх, заметила, что женщина со скрещенными руками смотрит теперь на нее, сквозь холодное стекло и снег. И что она злится. Матильда вздрогнула. Она была уверена, что ее не видно.

Женщина исчезла.

Возникла уже на дорожке, одетая в домашнюю одежду, – вся худая и в твиде. Ринувшись сквозь бурю к квартирному блоку, она пересекла улицу, схватила девочку за варежки и втащила на горку. Перенесла ее обратно через улицу и сделала это еще раз. И мать, и дочь обе были в снегу, когда снова вошли в здание.

Спустя долгое время после того, как они ушли, Матильда снова подумала об этой женщине. Интересно, о чем она думала, когда наблюдала, как ее девочка падает снова и снова. Она сама вдруг задумалась, что за злоба может выжать сердце. И человек способен долго и спокойно наблюдать за тем, как его ребенок страдает, падает и плачет и не пытаться ему помочь. В мире Матильды матери бросали своих детей страдать в одиночестве.

Еще она подумала, что жизнь, по сути, имеет коническую форму и что после определенного пережитого события прошлое начинает расширяться все больше и больше. Чем дольше ты живешь, тем шире основание конуса, а все нанесенные раны и предательства, которые когда-то казались незначительными, начинают расширяться, как точки на воздушном шарике. Маленькая трещинка в душе ребенка может со временем разрастись до размеров ужасного ущелья во взрослом, опасного, зазубренного по краям.