Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)

– Задери ноги! НОГИ ЗАДИРАЙ, БЛЯДЬ, ПОКА Я ТЕБЯ НЕ УБИЛА! – И отпустила Нину. Нинины ноги поднялись, и Кэрин опять взялась ее целовать, дергая за волосы, целуя, целуя, – и в то же время терлась своей пиздой о Нинину, терлась, терлась, черные волосы путались с рыжими, груди терлись о груди. Тотальная слава и тотальный жар. Я глазам своим не верил. То и дело Кэрин переставала ее целовать и одной рукой давала ей пощечину, а другой дергала за волосы и что-нибудь ей орала. А потом начинала целовать ее снова и ввинчивалась пиздой в Нинину. Та ног не опускала. Я стоял подле них, мастурбируя. Хер у меня средних размеров, но казался огромным, я думаю, потому что меня так возбуждала невероятность происходящего. Затем Кэрин застонала. Она близилась к оргазму. Я отозвался на ее стоны, глядя как две пизды перемалывают друг друга: Нинины ноги в туфлях на высоком каблуке задраны, все эти волосы спутаны что внизу, что наверху, тела спутаны, спутано все. Кэрин стонала, все ближе и ближе подбираясь к оргазму. Я захныкал, играя с хером, совершенно в темпе почти-оргазма Кэрин. Когда она принялась кончать, я тоже кончил, направив хуй на них, как-то желая забрызгать их спермой – их тела, их лица – любую их часть. Но едва я двинулся к ним, как все брызнуло и пролилось на коврик. У Кэрин заняло больше времени. Не уверен, что оргазм случился у Нины, но тело ее начало корчиться сильней и сильней, словно бы отвечая Кэрин. Ноги Нины опали, и Кэрин осталась лежать на ней сверху. Я зашел в ванную, оторвал туалетной бумаги и стер свою дрочку с коврика.

Прошло несколько недель. Нину я не видел. Оставался с одной деловой женщиной, которая жила в Марине-Дель-Рей. Почти не выходил от нее. Хорошая она душа была – чистенькая, но немного чокнутая, как и кто угодно в нашем обществе, – и довольно изобретательная, едва ли скучная, а по сути злая на мужчин и то, что с нею сделали: старая история. Но у нее были прекрасная квартира и отличное тело; глаза же лучше всего – побежденные, но все еще с надеждой, большие карие, сияли так же отлично, как любой цветок, отлично, как что угодно. Мешают и время с-восьми-до-пяти, и дворовые распродажи, и друзья (ее). У меня-то друзей не было. Но к черту это все – я пытаюсь сказать, что прошло несколько недель, и тут позвонила Нина. Умела она звонить – медленным, отстраненным голосом. От него видишь ее рыжие волосы, снова ее тело, снова ее разум, все, что не давало ей расклеиться, а я чувствовал такое, чего меня не могла заставить чувствовать больше ни одна женщина.

– Хэнк, – сказала она, – что ты делаешь?

– Ничего. Вообще ничего.

– Мне нужно от тебя кое-что.

– Ладно.

– Отвези меня к Кэрин.

– Хорошо.

– У нее есть преобразователи ума. Не очень хорошие, но нормальные, а у меня аптеки закончились, куда я могу зайти.

– Сейчас буду.

– Дай мне пятнадцать минут.

– Хорошо.

– Еще кое-что, – сказала она.

– Что? – спросил я.

– Берем эту дрянь и сразу сваливаем. Я не хочу такого, как в прошлый раз. Это был ужас.

– Ладно.

Я повесил трубку.

Когда я до нее доехал, Нина была одета в синие джинсы и блузку, но без туфель. Она часто ходила босиком. Не нравились ли ей туфли или же она не понимала, что делает, я не уточнял. Но странная штука с Ниной в том, что не важно, на каблуках она или босиком, ляжки у нее изумительные. Большинство женщин лучше выглядит сзади и на каблуках. А Нина нет. Но не важно. С такими-то ляжками. И не было разницы, набирала ли она вес – ляжки смотрелись лучше, – или сбрасывала – ляжки смотрелись лучше. С каждым днем они смотрелись все лучше и лучше.

Я приехал, и она была вся невообразимо и идеально там, с синей лентой, завязанной где-то в массе ее длинных рыжих волос. А волосы ее просто пылали РЫЖИМ – все время так и хотелось на них смотреть. Под ними всеми она казалась бесстрастной, чуть ли не безразличной – эта женщина сводила с ума, как никто больше на земле, однако в кино она не снималась, даже на Бродвее не играла. Она не побуждала миллионеров оплачивать ее детали в долларах США.

Отчасти она знала, но в то же время не знала: она – самая сексуальная женщина на свете. Я был почти что рад, что она почти этого не сознавала, ибо меня бы тогда рядом не было. В общем, мы сели в машину, и я тронул ее в сторону Западного Л.-А.

– Ладно, ебучка, – сказала она, – не забудь, что я тебе сказала.

– Что?

– Мне не нужен улет, как в последний раз. Берем колеса. Едем.

Солнце было полным, и мы ехали, а ветер дергал пламя у нее в волосах. Живые чудеса случаются, и чаще всего – тишком. Чтоб это изменить, я включил радио, а она задрала ноги на торпеду и принялась щелкать пальцами под музыку. Потом стала подпевать словам. Голос у нее был высок и певуч, на тон выше остальной тональности, голос радостный, и в нем сплошь юмор.