Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)

На другом чтении, где-то в Мичигане, я отложил стихи и спросил, не хочет ли кто побороться на локотках. Нас окружили 400 студентов, а я спустился в зал с одним, и мы приступили. Я его завалил, а потом мы все вместе вышли наружу и напились (после того как я получил свой чек). Сомневаюсь, что мне еще удастся повторить такое выступление.

Конечно, бывали разы, когда просыпаешься в доме у молодой дамы в одной постели с ней и понимаешь, что воспользовался своей поэзией – или воспользовались твоей поэзией. Я не верю, что у поэта больше прав на конкретное юное тело, нежели у автомеханика из гаража, а то и меньше. Как раз это и портит поэта: особое отношение или его собственное представление о том, что он особый. Я , конечно, особ, но ко многим другим, считаю, это неприменимо…

Больше года я зарабатывал тем, что писал. Пиво, курево, квартплата, алименты, еда… выживание. Встаешь в полдень, ложишься в 4:00 утра, 4 вечера в неделю ко мне спускались хозяин с хозяйкой, забирали меня, и я сидел у них и галлонами хлестал бесплатное пиво, рассказывая при этом свои истории и слушая чужие, распевая старые песни, куря и хохоча. Я выносил мусор и заносил его обратно, чтоб легче было платить за квартиру. Поступали какие-то гонорары. Секс-журнальчикам нравились мои неприличные и бессмертные рассказы. Потом шарахнуло спадом. Секс-журнальчики больше чем вполовину урезали гонорары и замедлили выплаты до какого-то времени после публикации. Меж тем цены росли, ночи удлинялись. В редакциях настало освобождение женщин, и такое животное, как испорченная женщина, вымерло – как больше не могло быть такого зверя, как испорченный черный, или чего-то неправильного с революцией, или роком, или американским индейцем. Не то чтоб я утверждал, будто что-то было не так, но теперь свободу творчества ограничивали, и я это чувствовал, а редакторы нервничали, издатели – того пуще. Акции падали, а почтовый ящик колыхался пустой. Ничего не оставалось – только напиваться до чертиков и продолжать писать. Если писатель может достаточно долго продержаться и если в нем хоть что-то есть, он прорвется. Конечно, в трудные времена писатель должен вести себя как собственное инкассирующее агентство. Это съедает время, но если в тебе нет такого свойства – или свойства запрашивать 10 или 20 долларов за такое, что обычно идет бесплатно, в итоге будешь махать шваброй. С секс-журнальчиками довольно несложно – просто применяешь мягкий и пристойный нажим, чтоб только поняли: ты сознаешь, что они продают журналы с твоими рассказами и получают выгоду, и если им хочется больше хороших рассказов, просто-напросто придется платить. Европейские рынки перевода потруднее. Обычно здесь требуется пригрозить убийством, чтобы получить аванс согласно договору на такой-то сборник рассказов или роман. У меня бывали скверные времена с немцами. Они из-за расстояния попросту чуют безнаказанность, к черту договор.

Очень трудно мне было с одними, которые выпустили сборник переведенных рассказов. Я узнал, что на книгу написали хорошую рецензию в одной из крупнейших немецких газет, и переводчик, неплохой мой друг, говорил мне, что книга расходится быстро. Я хотел только аванс в 500 долларов, прописанный в договоре. Должно быть, отправил письма 4 или 5 – без ответа. Они мне даже прислали десять авторских экземпляров, 8 в мягкой обложке, 2 в переплете. Прекрасная типографская работа, но никаких долларов. Я вспомнил, как другие писатели жаловались на издателей, а я считал, что это мелко; писатели получше моего – Селин, к примеру. Теперь я понимал Селина и как художника, и как бурчальную машинку, и как инкассирующее агентство. Я напился и написал нетленное десятистраничное письмо. Объяснил свое положение, человеческое и писательское: я сру, ем, пью, ебусь, рву ногтями на ногах простыни, вожу машину, которой 11 лет, выношу мусор, мацаю титьки квартирной хозяйки, мастурбирую, я трус и алкоголик, презираю тв, ненавижу бейсбол, футбол, баскетбол, не гомосексуалист, мне не очень нравится Хемингуэй, я осознал, что почти бессмертен, но не бессмертен, мне нравится симфоническая музыка, я никогда не видел хоккейного матча, а однажды повстречался с великим редактором Уитом Бёрнеттом, первооткрывателем Сарояна и Буковски, однажды повстречался с этим великим редактором на нью-йоркской улице, так далее, тому подобное… затем, чем дальше тем больше, я постепенно злился, я медленно продвигался к насилию, раз сам я из Германии, и Голливуда, и Лос-Анджелеса, мне это было несложно, пока уже не стал неистовствовать, не начал угрожать сесть в самолет до Германии и ВСТРЕТИТЬСЯ – ЛИЦОМ К ЛИЦУ! – да, да, ПОНИМАЕТЕ? ЛИЦОМ К ЛИЦУ! – с вами, отвратительные слизнеслюнявые трусы. РАССТОЯНИЕ НЕ СПАСЕТ ВАС ОТ БУКОВСКИ!!! Я заберу либо свои деньги, либо чью-то жизнь. Все вот так вот просто. Честь. Я – немец. Родился в Андернахе. Во мне это есть. Сами попробуйте. Господа, я даю вам 3 недели на ответ настоящей истинной наличкой. А там – будь что будет. Защищайтесь, если сумеете. Так далее, тому подобное. Искренне ваш, Чарльз Буковски…