Мэри Кайе - Далекие Шатры

– Какая мне будет польза от этого, если я никогда его не увижу? И возможно, даже не узнаю о его существовании?

На мгновение Ашу показалось, что Анджали не собирается отвечать на вопрос, но потом она прошептала:

– Прости меня. Я… я не подумала. Я хотела этого для себя одной, для своего собственного успокоения… Я поступила эгоистично… – Горло у нее сдавило от рыданий, но после короткой паузы она продолжила ровным голосом: – Но сделанного не поправишь, а будущее не в наших руках.

– Нет! Оно все еще в наших руках! Ты можешь уехать со мной – ради ребенка, если не ради меня. Обещай мне, что уедешь со мной, коли ты забеременела. Ведь это ты можешь сделать? Я не поверю, что Шу-Шу значит для тебя больше, чем мой ребенок, или что ты пожертвуешь его будущим ради нее. Обещай мне, ларла!

Ответом ему служило только эхо. Анджали молчала, но молчание ее было красноречивым и без слов повторяло то, что она говорила раньше: она уже дала слово Шу-Шу, и слово это нерушимо…

У Аша перехватило горло, однако в гневе своем он заговорил через силу, яростно бросая слова в непреклонную тишину:

– Неужели ты не понимаешь, каково мне будет жить, зная, что мой ребенок принадлежит другому мужчине, который вправе поступать с ним, как сочтет нужным? Продать любому, кого выберет, – как продали тебя с сестрой!

– У тебя… у тебя будут другие дети… – прошептала Анджали.

– Никогда!

– …а я не узнаю об этом, – продолжала Анджали, словно не услышав Аша. – Возможно даже, у тебя уже есть дети, ведь мужчины беспечно разбрасывают свое семя. Они считают в порядке вещей ложиться со шлюхами и женщинами легкого поведения и не задаются вопросами о возможных последствиях. Можешь ли ты сказать, что до этой ночи никогда не спал ни с одной женщиной?.. – Она ненадолго умолкла и, не дождавшись ответа, печально произнесла: – Нет. Едва ли я была первой. Надо полагать, у тебя была не одна женщина, вероятно – много. А коли так, разве можешь ты быть уверен в том, что где-то на свете не живет ребенок, который мог бы назвать тебя отцом? У мужчин так заведено: они покупают себе удовольствие, а получив его и расплатившись, уходят и больше не вспоминают об этом. И хотя сейчас ты говоришь, что никогда не женишься – возможно, так оно и будет, – я не думаю, что по природе своей ты предрасположен к аскетической жизни. Рано или поздно ты станешь спать с другими женщинами и, вполне вероятно, станешь отцом других детей, не зная и не думая об этом. Но я, если зачну, буду знать… и думать. Я буду носить ребенка под сердцем много месяцев и терпеть все недомогания, сопряженные с беременностью, а потом подвергнусь смертельной опасности и вынесу муки, чтобы дать ему жизнь. Если я заплачу такую цену, разве можешь ты позавидовать мне?.. Не можешь.

«Не можешь», – прорыдало эхо. И Аш действительно не мог. Джали была права. Мужчины беспечно разбрасывают свое семя, однако оставляют за собой право выбирать из плодов своих соитий, признавая свое отцовство или отрекаясь от него по своему усмотрению. Ашу никогда прежде не приходило в голову, что он может быть отцом, и сейчас он с ужасом осознал, что такое очень даже вероятно, ибо он никогда не принимал никаких мер предосторожности – надо полагать, потому, что думал, если вообще думал о подобных вещах, что о мерах предосторожности должны заботиться женщины.

Да, вполне возможно, где-то на свете сейчас живет его ребенок – на равалпиндской базарной площади, или в какой-нибудь задымленной лачуге в пограничных горах, или в беднейшем квартале Лондона. А если так и если Джали суждено родить от него, претерпев опасности и муки родов, разве вправе он заявлять о своих притязаниях на ребенка? Или даже утверждать, что станет для него лучшим отцом, чем неизвестный правитель?

Аш попытался заговорить, но не смог. Рот у него судорожно кривился, словно после глотка едкой кислоты, да и сказать больше было нечего. Эхо стихло, снова воцарилась тишина, и вскоре он услышал шорох в темноте и понял, что Джали надевает узкие шаровары, которые он снял с нее – как давно? Внезапно Ашу показалось, что с тех пор прошла целая жизнь, и на него накатило чувство безразличия, безысходности и полной опустошенности. Воздух в пещере вдруг показался таким холодным, что он задрожал всем телом, и громкий нелепый стук собственных зубов напомнил ему, что, если они не найдут ачкан Джали и остатки его рубашки, ужасного скандала не миновать, ведь тогда им придется вернуться в лагерь полуголыми. Он нашарил в темноте свои бриджи и башмаки, устало поднялся на ноги, чтобы их надеть, а когда застегнул ремень и убедился, что из карманов ничего не выпало, отрывисто спросил: