Наталия Костина - Только ты

Хотя в последний раз они получили просто кучу информации по уликам, оставленным возле жертвы, но Катя, как и Ритка Сорокина, не верила в то, что это наследил исчезнувший Зозуля. Пусть даже все собранные материалы не говорили, а прямо-таки кричали об этом. Потому что и отпечатки пальцев, и слюна, и все остальное на сто процентов принадлежали пропавшему сержанту. Но Катя была уверена, что он именно пропал, а не кинулся в бега – и поэтому не верила в подброшенные улики, как и в виновность Зозули, ни на йоту. Маньяк ходил где-то рядом – и он был хитер, умен и безжалостен.

Ладно, с ее работой все ясно – но вот как быть с тем, что сейчас подбросил ей Лешка? Верила ли она ему ? В его чувства, в то, что он хочет о ней заботиться… в принесенное им кольцо, в конце концов? Или он еще хитрее, чем маньяк? И зачем-то хочет заполучить в свои руки именно ее… Зачем? Она не знала ответа на этот вопрос. Да и на все остальные вопросы – тоже.

Все ответы, до которых она когда-то так хотела добраться, сейчас представлялись ей находящимися где-то очень далеко… К ним нужно было очень долго идти в темноте, пробираться на ощупь, преодолевать препятствия… а у нее уже не осталось сил. Поэтому они и были недосягаемы, эти правильные ответы. Нужно быть не только сильной, но и хитрой, изворотливой… почти как этот маньяк, который где-то там, в глубине ночи, неутомимо все плетет и плетет свои сети. И смеется над ними, потому что они до сих пор не разгадали его послания… шифр… не подобрали к нему ключей. Да, он сам давал им в руки нити, ведущие к нему, но это оказывались лишь ловушки, уводящие их в противоположную сторону. Она знала, чувствовала это, как и то, что Лешка Мищенко тоже каким-то образом пытался ее обмануть. И тогда, когда ждал ее у подъезда. И тогда, когда прислал букет. И даже сегодня – когда казался таким настоящим и искренним. Она ему не верила. Не верила, и баста! Но, может быть, дело тут вовсе не в вере. Не интуиции, а в чем-то другом? В пресловутых феромонах, например, которые заставляют сходить с ума одних людей и оставляют совершенно равнодушными других? Но все же она не могла представить рядом практичного до мозга костей Лешку Мищенко и себя: со своими до сих пор неизжитыми романтическими представлениями о жизни, слезами по ночам, с маленькими тайнами, необъяснимыми симпатиями и антипатиями. Как она может снова впустить в свою жизнь Мищенко, когда в спальне ее ждет свитер цвета кофе с молоком? Он ждет, раскинув рукава-руки, и сулит ей нечто несбыточное… И если это несбыточное вдруг возьмет и сбудется? А она не дождется и уйдет к Лешке… который совсем не знает, какая она настоящая – да и не хочет знать. Ему достаточно поверхностного… внешнего… показного.

Но самое главное – Катя чувствовала, что никогда не сможет прижаться к нему, забыв обо всем на свете, довериться, не оглядываясь и не вспоминая прошлое: ни плохое, ни хорошее. И, если Лешка говорит, что изменился, она, к сожалению, не может сказать того же о себе.

Я устал. Я один воин в том самом поле, которого, как оказалось, мне не перейти. Я один в океане лжи, в темном лесу ваших комплексов и заблуждений, откуда только я один знаю дорогу. Но мне уже не выбраться, потому что вы держите, связываете меня по рукам и ногам – не понимая, что только я могу быть вашим проводником в новый, светлый мир. Однако пока вы осознаете это, пройдет вечность … И вечность разрушит все: испарятся океаны, засохнут леса, и только вы будете бесславно брести по пустыне, полной похоти и обмана, – слепые, глухие и беспомощные. Но меня уже не будет с вами – и некому будет вывести вас оттуда, подобно Моисею. Потому что я проиграл эту войну. Мне с самого начала нужно было задуматься о том, что я останусь один. Без единомышленников. Без помощников. И даже без просто сочувствующих и понимающих … И теперь, когда я, как зверь, загнанный за флажки, скалю зубы, огрызаюсь и оглядываюсь, теряю силы в неравной борьбе и спиной ощущаю, что вас, моих загонщиков, становится все больше и больше, отчаяние овладевает мной … Я не зверь, который не понимает, что ограждение, кажущееся непреодолимой преградой, можно перепрыгнуть. Я умнее всех вас, вместе взятых, господа сыщики! И, если бы захотел, я бы мог снова обвести вас вокруг пальца. Обмануть. Спутать следы. Но я больше не вижу смысла в этом бесполезном марафоне … Я переоценил свои силы … но дело даже не в этом. Я устал душевно. И если физически я почти неистощим – то морально я подорван … я загнан в угол тупостью этого мира. Его незрячестью, тугоухостью и неумением отличить выгоду от бесполезности … Я был необходим миру как хищник, берегущий здоровье популяции травоядных … я уничтожал распутство, лицемерие, алчность, продажность … Но общество меня не оценило – напротив – выдало вам лицензию на мой отстрел … И теперь, когда я смотрю в зеркало, вместо собственного лица я вижу лишь маску смерти. Однако это не пугает меня – если общество таково, каким показывает себя, а именно сборищем глупцов, трусов и разжиревших тупиц, жаждущих лишь одного – чтобы распутные твари продолжали плодиться и блудить, – что ж … я умываю руки. И скоро все вы, так жаждущие поймать меня и распять в честь так называемого торжества справедливости, снять заживо мою шкуру и повесить ее на алтаре своей глупости и некомпетентности, – все вы скоро будете удовлетворены. Но я не дамся вам в руки живым. Получившие шкуру никогда не приобретают вместе с ней души … а свою душу я вам не отдам. Да и что бы вы стали с ней делать? Вы, которые имеют о душе, равно как и о справедливом устройстве мира, весьма смутное представление? Своей душой я распоряжусь самостоятельно. Я имею на это полное право, в отличие от вас – двуличные трусы, фарисеи со свиными рылами вместо лиц … Я мог бы уйти молча – но я предпочитаю бросить вам в лицо эти слова. Может быть, когда-нибудь хоть один из вас одумается и пойдет по моим стопам … И поэтому моя Надежда не умрет вместе со мной.