Дин Кунц - Эшли Белл

Из-за всей этой таинственности и ожидания самого худшего уровень адреналина в крови девушки повысился, и теперь она была, что называется, на взводе. Биби взглянула на часы. 10 часов 4 минуты вечера. Подняв голову, она посмотрела на балкон, тянущийся вдоль третьего этажа, и подумала о своей постели. Возбуждение, вызванное страхом и удивлением, заставляло ее мозг работать быстро. При этом Биби ощущала растущую усталость. Если дать ей шанс, изнеможение нахлынет и сломит ее волю. Недопитая бутылка шардоне может послужить ей ключом, открывающим дверь в страну грез. На самом ли деле она чем-то рискует, запершись в уютном мирке, который сама создала? Ведь на протяжении многих лет он уберегал Биби от всех искушений и тревог большого мира! Калида говорит, что укрыться не получится, надо бежать, но Калида еще не является носительницей истины в последней инстанции. Покидая свою квартиру, Биби заметила, что розы были такими же красивыми и благоухающими, как в первые минуты, когда она только-только пришла домой. И вовсе не воняли гнилью после того, как Калида – теперь девушке это представлялось именно так – загипнотизировала ее у стола на кухне. Очутившись на свежем воздухе калифорнийской ночи, Биби наполовину удалось убедить себя в том, что последние события не были такими уж странными и необъяснимыми, как ей только что казалось.

Однако быть наполовину убежденным в чем-то – этого еще недостаточно. Сердце до сих пор часто-часто билось в ее груди. Девушка подняла сумочку, которую уронила, когда столкнулась с гадалкой, и забросила ее себе за плечо. Зажав в правой руке свой лэптоп, Биби направилась к автостоянке.

Предмет, лежащий в свете фонарей, затененный опахалом пальмовых листьев, привлек ее внимание. Девушка подняла книгу небольшого формата в твердой обложке. Она, должно быть, выпала из чемоданчика Калиды, когда раскрылось отделение с принадлежностями профессии гадалки. Книга была обернута высококачественной материей желтовато-коричневого цвета. Обложку украшали две вставки в стиле арт-деко из затейливо украшенной, тисненой, тонко вырезанной кожи. На одной стороне виднелась запечатленная в профиль пантера, прыгающая к корешку, на другой – газель, несущаяся направо. Больше на обложке не было ничего – ни названия, ни имени автора.

Неподалеку послышался пронзительный, чуть хрипловатый, несмотря на трубные нотки, крик большой голубой цапли. Биби вздрогнула. Она взглянула на небо, уверенная в том, что не слышала хлопанья крыльев низко летящей над землей птицы. За исключением жужжащего вдалеке полицейского вертолета ничто не тревожило прохладной свежести ночного неба. Птицу размером с большую голубую цаплю, чей рост составляет четыре фута, а размах крыльев – шесть, нельзя не заметить, когда она летит по небу. Но крик повторился, на этот раз громче и длительнее, и теперь показался Биби не простым выражением сил природы, а раздавшимся из пространства вне времени мистическим сигналом тревоги, призванным вывести девушку из ее нерешительности. Надеясь успеть ускользнуть прежде, чем появятся плохие люди, Биби выбежала из дворика на автостоянку.

История, которую Мэрфи поведал доктору Санджаю Чандре, кончалась на том, что после кремации Олафа Биби заперлась на три дня в своей спальне вместе с урной, в которой покоился прах пса. Это было вполне естественным окончанием для рассказа, хотя имелась еще одна сцена – о ней никто, помимо Биби, не знал. Возможно, называть случившееся полноценной сценой было бы излишне, однако эпилогом, по крайней мере, вполне прилично. Вот только одна лишь Биби знала о всей сложности и напряженности этого самого эпилога.

В любой другой семье шестнадцатилетняя девушка-подросток не смогла бы три дня сидеть, запершись в своей спальне, питаясь заначками из яблок, крекеров с сырно-арахисовой начинкой и обжаренным миндалем. Когда ее родители спали, Биби выходила за бутылками с водой и газировкой, которые извлекала из холодильника. Она отказывалась отвечать на вопросы, задаваемые ей родителями через дверь, так что спустя некоторое время Мэрфи и Нэнси оставили ее в покое.

Родители всегда очень сильно, беззаветно любили свою дочь, желали ей всего самого хорошего, но при этом никогда не пытались вести ее по жизни, ограничивая свое воспитание элементарнейшими нормами поведения. Никогда они не навязывали ей свои стремления и желания, не заявляли, что знают лучше, как поступать и чего хотеть достичь. Их политика в отношении дочери, если вообще можно говорить о таких вещах, используя подобные термины, была сугубо либертарианской [39]. Любовь к Биби взрастала у них в саду либертарианства. Если их взгляды по поводу чего-то расходились, семья превращалась в поле бесконечного противостояния и споров, так как даже в шестилетнем возрасте Биби иногда выражала свои убеждения, несколько отличающиеся от воззрений ее родителей.