Дин Кунц - Эшли Белл

Биби схватилась за рукоятку обеими руками.

– Где Эшли Белл?

– Ты возомнила себе, будто понимаешь убившего собственную мать Бобби Фолкнера. Ты думаешь, разобралась в его психологии, в том, кто такой Терезин и во главе какой секты он стоит… Краля! Ты ни черта не знаешь. Ты просто жалкая в своей наивности. Это не секта. Это никогда не было сектой. Секта – это всего лишь глупое клише…

В тумане волосы Биби стали мокрыми, а вот в пузыре ясного воздуха, образовавшегося вокруг Хофлайн-Воршак, длинные, подпрыгивающие при ходьбе светлые локоны заслуживали того, чтобы их снимали в рекламе шампуня.

– Оглянись вокруг, Би-и-би-и, – специально искажая звучание имени девушки, произнесла женщина, – оглянись вокруг, и ты, надеюсь, заметишь, что секта, как ты ее называешь, трансформировалась в гигантский промышленный конгломерат, который может позволить себе крайне дорогую стройку центрального представительства, равного по мощи университетскому городку. Быть может, до тебя дойдет, что в этом деле замешаны тысячи людей, если не десятки тысяч… не сотни тысяч . Разве это можно назвать безумной нацистской сектой? Это ты безумна, Краля.

– Но вы же фашисты.

– Все в наше время фашисты, дорогуша. Этим словом уже никого не обидишь. Эта страна обнимает всех тех фашистских диктаторов, которых прежде сторонилась. Поцеловать и загримировать. Теперь фашизм вполне респектабелен. Такова правда жизни.

Биби приподняла дуло пистолета, целясь на сей раз ей не в грудь, а в лицо. Их разделяло шесть или семь футов. С точки зрения Хофлайн-Воршак дуло должно выглядеть, словно черная дыра, засасывающая в себя с чудовищной силой планеты.

– Где они держат девочку? Второй раз я этот вопрос не задам.

– Хорошо. Ты не будешь больше спрашивать. Признаться, я устала от твоих вопросов.

Всю свою жизнь Биби старалась сдерживать гнев. Она сознательно взяла на себя роль переговорщицы между милосердной, услужливой частью себя и более темным «я», временами поддающимся желанию ударить в ответ, огрызнуться. Ее привычка вести себя цивилизованно, по крайней мере, проявлять свой гнев сдержанно, была обусловлена не благородством, а страхом, что она может потерять над собой контроль. Биби подозревала: если она слетит с катушек, то способна нанести куда больше вреда обидчику, чем вся пережитая ею обида, хотя никаких доказательств этого, ни внутренних, ни внешних, не имелось.

– Где Эшли? – требовательно произнесла она.

С губ Хофлайн-Воршак слетел лающий смешок.

– Ты опять спросила. Ты только что сказала: больше спрашивать не будешь, а сама спросила. Послушай, Краля! Тебе не нужна эта маленькая жидовка. Тебе с самого начала была нужна не она. Разве ты еще не догадалась, что это отвлекающий маневр? Или ты поймешь, когда тебе сунут это под нос?

В Биби нарастал гнев. Она уже ненавидела эту женщину. Марисса Хофлайн была плохой учительницей. Она бы и за тысячу лет не завоевала звание «Учитель года» ни одной из организаций. А теперь эта женщина превратилась в неважнецкую богатую жену, совершенно не испытывающую признательности по отношению к выпавшей ей удаче, ставшую благодаря деньгам карикатурным образом духовного уродства, вызванного привилегиями и самодовольством. Она говорила без остановки. Ей хотелось все испортить. Хофлайн-Воршак по-прежнему трещала, трещала и трещала без умолку. Она просто жаждет наговорить Биби такое, чего та слышать не хочет.

– Тебе не нужна маленькая жидовка, Краля. Лучше сделай то, что должна. Посмотри в лицо ужасной правде. Прими то, что ты обязана принять в себе. Узнай себя, а затем соверши поступок, сделай то, что тебе следует сделать.

Лицо Хофлайн-Воршак превратилось в воплощение лицемерного самодовольства. Биби ужасно хотелось вмазать ей… снова и снова… Заткнуть ей пасть. Убить ее. Но между преднамеренным убийством и самозащитой есть разница.

Злость, которую девушка так долго боялась выпустить наружу, перешла в ярость, что привело к появлению подавляемого страха. Она, по крайней мере, поняла хотя бы это. Трюк Капитана, оказывается, не сжег ее травматические переживания. Он просто засунул их в глубокую нору ее памяти. Там же, во тьме, гнездился связанный с ними страх. В течение семнадцати лет страх едва тлел, пока не превратился в куда более обжигающую, яркую подавленную тревогу, окрашенную беспомощностью и плохими предчувствиями.

– Узнай себя, Краля, – повторила Хофлайн-Воршак.

– Заткнись.