Поль Констан - Несчастье на поводке

Малу раздула трагедию, рассказав в микрофон со всхлипами и рыданиями, что Тони был всем в ее жизни, в ее любви, что пал он от ударов ненависти и жестокости, что был воплощением доброты и храбрости, а погиб от рук труса и злодея. Изменщица сжимала микрофон, как певичка во второсортном кабаре, и рассказывала на глазах у сокрушенных спортсменов, как Тони наполнил силой ее тело, насытил душу. Она рыдала над тем, что осталось от их разрушенного счастья, семьи, изрешеченной пулями, которые прошли насквозь мышц его тела. Приступы ее горя, протеста, злости — это приступы любви, что ей еще остается, как только любить его. И тут разревелся детеныш, да так, что его срочно нужно было зажать на трепещущей груди трясущимися от нервов руками, и этот рев был воспринят общественностью как вопль беспризорника, крик отчаяния.

В юротделе только и говорили, что о том, как отпустили Франка. Расследование продолжалось. Кэти ничего не хотела слышать об этом, и под предлогом тайны следствия заперлась в своем кабинете, который все же не уберег ее от встречи с Франком, он явился устроить ей скандал. Он обвинил ее в том, что она настроила полицейских против него, что рассказала им о его отчаянии, которым он с ней поделился, когда Малу ушла. Он назвал ее бесчестной и страшной женщиной. Каким бы глубоким ни было его горе, он никогда не убил бы человека, а тем более друга. Он говорил: «Я не думал, что ты так поступишь, я не думал, что ты на такое способна». Как будто обвинял ее в преступлении. Она ответила, что ее тоже уводили под руки полицейские. «Но тебя ни в чем не обвиняли, тебя не допрашивали, ты не проводила ночь за решеткой»… — интересное слово. Она ответила, что по последней информации преступление было совершено мужчиной.

— Да, — сказал Франк, — мужчиной с собакой.

Это было уже известно — мужчина с собакой. Она не желала знать, каким мужчиной, она не желала знать, какой собакой. Но пришлось. Когда она пошла в булочную за хлебом, увидела на двери магазина фоторобот пса. Развернулась. Хлеба в тот день так и не купила, а фоторобот висел на дверях всех магазинов, он был расклеен на всех заправках, на кассах супермаркетов. Последняя попытка, она пытается убедить себя в том, что это мог быть другой пес, который просто очень похож на собаку Джеффа. Этот явно темнее, чем тот, которого она знала. Но ошибки быть не может. Это точно собака Джеффа. Она заплакала, и ее видели плачущей на улице, думали, что это из-за смерти мужа, ее было жалко, можно было только посочувствовать.

— Почему, — спросила судья, — вы сразу же не пошли в полицию и не сказали, что узнали пса? Судьба преподнесла вам второй шанс выйти сухой из воды, доказать вашу благонамеренность.

— Я не была уверена.

— Не были уверены!

— Я же уже ошиблась один раз… насчет Франка.

— Вы знали, что он тут ни при чем. Франк — это ложный след, по которому вы специально направили полицию. А собака могла бы помочь установить истину.

Как могла она объяснить ситуацию, не скомпрометировав себя. Она же была знакома с этим мужчиной, кормила собаку, мужчина бывал у нее каждый день, они часто созванивались, и он даже звонил ей утром в день совершения преступления.

— Если вам действительно нечего было скрывать, вы могли об этом заявить в полицию. Против вас свидетельствуют как раз эта недосказанность, полуправда, шитые белыми нитками секреты. Что тут плохого, что вы знаете убийцу собственного мужа, если вы никак не причастны к произошедшему? Вы должны были рассказать все то, что говорите сейчас нам, вам бы поверили…

Она сама себе не поверила бы. Она не могла понять, ее желание не видеть Тони, и того хуже, избавиться от него, чтобы он страдал, кричал, молил о помощи, страдал в тысячи раз сильнее, чем заставил страдать ее, это желание, которое она никогда по сути не выражала во всей его ясности, возможно, оно само воплотилось в жизнь по воле дьявола. Она не убивала своего мужа, она ничего не сделала, чтобы это произошло, но она желала этого всеми фибрами своего существа, и кто-то это услышал, кто-то понял, кто-то исполнил со всей жестокостью и точностью ее страшное желание.

— Я очень страдала, когда Тони бросил меня, — вздохнула она.

Она так страдала, что если бы он умер в автомобиле, въехавшим в платан, она бы не утешилась, даже если бы его велосипед трагически сорвался со скалы, если бы аневризма аорты разорвалась чистенько, гладенько, «О-оп!» и все, когда он был в ванной. Кровожадное убийство, совершенное оружием, предназначенным только для диких кабанов, крайняя жестокость преступника, который стреляет прямо в лоб, обезглавленное, разорванное на части тело, это едва ли сопоставимо с той злостью, которую породил в ней Тони. Она и мечтать не могла о более точном убийстве.