Ялмар Тесен - Узы моря. Опасное соседство. Возвращение

В последнее время Анне представлялось, что друзья чрезмерно пекутся о ней, а с какой стати — не понятно. Теперь стало ясно: они, должно быть, почувствовали смертельное дыхание того, что таилось у нее внутри, однако слишком поздно: ничто из внешней жизни не могло уже спасти ее, как не могло и повредить ей; и бороться с этим ей приходилось в одиночку, помочь не мог никто, и для этой борьбы требовалась вся жизненная сила до последней капли.

Ну а в приемной клиники ее ожидал сущий кошмар — сплошь знакомые лица, так что пришлось прибегнуть к обычным вежливым «ужимкам и прыжкам», хотя все это она делала, ощущая, что отгорожена ото всех непроницаемой стеклянной стеной. «И что вы теперь собираетесь делать?», «А вы сюда надолго приехали?» и так далее. Она чуть ли не с благодарностью нырнула наконец в кабинет врача, которого так боялась. Она была уверена: это пустая трата времени, ей уже невозможно помочь — и все-таки, подобно тому как утопающий хватается за соломинку, увидев перед собой водопад, предприняла этот последний шаг, стоивший ей стольких тяжких усилий.

Она быстро и с несвойственной ей резкостью прервала первоначально шутливые расспросы врача и стала рассказывать. Он внимательно ее слушал, ни разу не прервав. Впрочем, через полчаса он снял с руки часы и положил перед собой, но больше не сделал ни одного движения, свидетельствовавшего о том, что он выбивается из графика. Анна была измучена своим повествованием, однако новая искра надежды все же вспыхнула в ней, и она сидела довольно спокойно, пока говорил врач, однако лишь покачала головой в ответ на предложение принимать транквилизаторы. Впрочем, листок с именем, адресом и телефоном кейптаунского психиатра взяла.

— Я могу сам предварительно позвонить ему, — предложил врач. — Прошу вас, Анна, непременно постарайтесь увидеться с ним.

Она не ответила, понимая, что он прав, но понимая и то, что поездка в Кейптаун ей не по силам. Домой она ехала медленно, ничего не замечая вокруг, отрешенно ведя машину, и единственной мыслью, которая не оставляла ее, было: если она умрет, то наконец станет свободной.

Было всего одиннадцать часов утра. Впереди — целый день, долгий, безжалостный. И все-таки время неумолимо двигалось к вечеру, когда становится темно и можно снова укрыться в спальне, а если удастся уснуть, то и обрести хотя бы кратковременное облегчение.

Осень и зима в озерном крае на юге Капской провинции каждый год напоминают о том, что здесь совсем не та Африка, популярный образ которой был создан отнюдь не африканцами.

Отсюда не только полторы тысячи километров до мест обитания львов, до колючих акаций Калахари, до ядовитых мамб, крокодилов и пальмовых рощ Наталя, здесь многие деревья точно так же меняют листву, как и в Северном полушарии.

С началом зимних дождей дубы, привезенные сюда первыми поселенцами из Европы, становятся черными и голыми, а местные капские смородиновые деревья и африканские орехи, или стинк-деревья, тонут среди вечнозеленых кустарников, чтобы весной возродиться вновь, и тогда у смородинового дерева на концах веток отрастают тонкие красные побеги, словно яркие ленточки, а белоствольные африканские орехи одеваются в молодую листву, похожую на облака зеленовато-лимонной пены.

Даже менее прекрасные представители здешней флоры меняют свой облик в зависимости от времени года: густые кустарники на равнине и на холмах становятся красно-лиловыми — это цветет вереск и эрика, а море, простирающееся за этими равнинами до самой Антарктики, сияет синими и зелеными тонами — и все цвета будто промыты и очень сочны.

В центре этого района с умеренным климатом и находилась ферма, где отец Анны столько лет приручал бушбоков. На самом деле это была всего лишь довольно узкая полоса земли, километров двести в длину и тридцать в ширину, зажатая между морем с юга и цепью гор Утеника с севера.

Анна равнодушно, лишь мельком отмечала признаки наступающей осени, возвращаясь домой после очередной бесцельной прогулки. Однажды, сделав порядочный крюк по окрестностям, она и предприняла попытку проанализировать свое состояние как медик.

Она понимала всю серьезность своего недуга и из последних сил сопротивлялась ему, однако недуг не сдавался и, словно хитрый враг, пытался усыпить ее бдительность, заставить отступить, сдаться, спрятаться в спальне и уснуть с надеждой, что со временем все непременно будет хорошо.

Размышляя об этом, она незаметно для себя оказалась на задворках дома и здесь обнаружила отцова пойнтера Бена, который спал в одном из своих любимых укромных местечек. Она окликнула собаку, приглашая составить ей компанию. Ради Бена она совершала более длительные прогулки и более быстрым шагом; всегда с ними ходил и кот Пятница, вечно норовивший забраться псу на спину, когда Анна останавливалась, чтобы старый пойнтер отдохнул. Пес считал кошек существами вообще непредсказуемыми, а Пятница, хотя и был его другом и членом одной с ним семьи, обладал не только чрезвычайно живым и переменчивым нравом, но и острыми когтями, а также очень любил с угрожающим видом медленно подкрадываться к Бену, явно испытывая садистское удовольствие при виде растерянной морды пса. Бен пришел на зов Анны, махая длинным тощим хвостом и искоса поглядывая на кота старческими слезящимися глазами в красных веках.