Джеймс Мик: Декрет о народной любви

Молодой человек пользовался успехом у женщин, поскольку недурно танцевал, не злоупотреблял горячительными напитками и выслушивал дамские откровения с неподдельным интересом. Умел сосредотачивать внимание лишь на одной особе, чем не только льстил собеседнице, но и внушал, будто время для разговора, пусть и весьма непродолжительного, уделялось из немногих свободных часов, которые Самарин-младший мог бы посвятить серьезному занятию.

То, что о сути важного дела доподлинно никому не было известно, лишь усиливало подобное ощущение. К тому же юноша со вкусом одевался, считался богатым наследником, был неглуп, и всё в молодом Самарине — и остроумие, и сила, и даже внешность (Кирилл был высок, несколько худощав, с густыми каштановыми волосами до плеч и взглядом, внезапно меняющим выражение от чистой мечтательности до резкой, пронзительной сосредоточенности) — всё указывало на человека, чурающегося общества менее исключительных личностей.

Тем же, кто судачил об ином облике семейства Самариных, так и не удавалось снискать внимания слушателей — не оттого, что сплетников почитали завистниками, но потому, что проступки, вменяемые дяде и племяннику в вину, неизбежно допускали двоякое толкование. Слухи эти напоминали газетные статейки, повествующие о скандальных происшествиях в иных уездных городках, подобных Радовску, никогда, впрочем, Радовск не затрагивавшие; новости читали с интересом, но в произошедшее не верили, тем более не предпринимали никаких действий.

Некто, видевший Самарина-старшего в обществе пятнадцатилетнего племянника, рассказывал: молодой человек о чем-то говорил, оживленно жестикулируя, точно наставляя, а убеленный сединами дядя тихо, едва ли не с почтением выслушивал, кивая и сложив руки за спиной.

В те дни на селе было неспокойно. Бывшие крепостные, недовольные тем, что задолжали выкуп дворянам за сорокалетней давности освобождение из крепостной кабалы, жгли барские усадьбы. Нередко Павла Самарина приглашали надзирать за восстановлением поместий. Инженер брал племянника с собой, в семьи сельских дворян, пострадавших от разора имений.

Один человек рассказывал, других свидетельств, правда, не имелось, как после подобного визита Самариных в семью бедного, вконец разоренного помещика ему довелось подслушать беседу родственников. «Первым засмеялся мальчишка, а дядя ему вторил!» — сообщал очевидец.

В 1910 году Самарину исполнился двадцать один год, и молодой человек стал проводить время в обществе Екатерины Орловой, знакомой курсистки и дочери директора реального училища, где обучался Кирилл. Молодые люди гуляли вместе, о чем-то разговаривали на приемах и танцевали.

Как-то ранней весной отец Кати приказал дочери порвать отношения с Самариным-младшим. Почтенный старик сетовал, что во время ежегодного выступления перед выпускниками претерпел оскорбление от молокососа. Когда Орлов заговорил о том, сколь счастливы будущие инженеры, живущие в пору становления свобод в богатой, просвещенной России, Самарин засмеялся. «Нет, сударыня, он не прыснул и даже не хихикнул! — рассказывал отец девушке. — Заревел, что твой медведь в академических-то дебрях!»

Близилась Пасха. Орлов отправил дочь в имение одного из попечителей училища. Кирилл Самарин разведал, что некий студент условился посетить Катю в поместье, чтобы прочитать девушке стихи собственного сочинения. Молодой человек убедил начинающего поэта, что им следует направиться к воротам усадьбы вместе. Предупредил нового знакомца, что Катя предпочитает общество мужчин, одетых в костюмы светлых тонов.

Едва новоиспеченные товарищи отправились проселочной дорогой в имение попечителя — Кирилл ехал на велосипеде, а его знакомец верхом, — как произошел необыкновенный случай.

Обычно кроткая лошадь взбрыкнула и вышвырнула поэта из седла, как раз когда тот вместе со своим спутником перебирался через глубокую грязную лужу. Грязь облепила белоснежный костюм и бежевое английское пальто поэта, вдобавок тот вывихнул лодыжку.

Самарин помог молодому человеку вновь занять место в седле, и неудачник отправился восвояси. Прежде чем доставить пострадавшего домой под надзор врача, Кирилл вызвался передать стихотворения Екатерине лично. Стихотворец согласился. На том и расстались.

За версту до усадьбы Самарин перешел на пешее движение, одной рукою ведя подле себя велосипед, а в другой держа творения незадачливого пиита. От произведений веяло молодым Блоком: то и дело попадались «луна», «дымка», «нежность» и «гибель». Прочитав всё до последней строчки, Кирилл остановился, порвал вирши на аккуратные осьмушки и швырнул в придорожную канаву. Ветра не было, и обрывки легли на талую воду, бежавшую с полей.