Джеймс Мик - Декрет о народной любви

— Фильм? А меня в нем показывали?

— Не знаю. Ну так что, ты с нами?

— И как же вы собираетесь схватить капитана?

Еврей глянул на Броучека, тот на секунду отвернулся, заглядывая адъютанту в глаза, а после вновь принялся разглядывать мушку.

— А… — произнес Дезорт, — понимаю… вот как, значит… Знаю, что Броучек — меткий стрелок, но только капитан просто так не покажется.

— Если бы ты не отвлек Матулу, я бы капитана час назад подстрелил, — произнес Броучек.

Высвободившись, Муц заскользил по крыше вниз — туда, где тянулась водопроводная труба и стояла на земле лестница.

— Лейтенант Дезорт, сержант Нековарж, капрал Броучек, прошу удерживать в мое отсутствие подступы к перекрестку. В друзей не стреляйте, если это не вызвано крайней необходимостью.

Еврей спустился по лестнице. Достиг амбарной стены и с грустью понял, что он боец уже старый, за тридцать. Точно горожанин, поселившийся в ветреном городе и знающий наверное, что, стоит свернуть за угол, — и налетят вихри, Муц предчувствовал, что придется идти по широкой, гладкой дороге до полустанка по всей линии обстрела, открытой войскам Матулы.

Казалось, всё стихло. На теле выступил холодный пот; сердце работало что есть сил. В животе урчало. Отчего-то сами собой представлялись все возможные направления, с которых может влететь в тело пуля. Глянул вверх — не смотрит ли Дезорт. Точно увидел собственное отражение в зеркале. Всё та же нездоровая бледность, то же чувство линии обстрела — загнаны, затравлены, на чужбине, и никому нет дела…

Перебежав через улицу, Муц направился к особняку Анны Петровны. На миг задержался. Голову кружило. Наверху раздался голос Лутовой — спрашивала, кто пришел.

Муц дрожал. Страх перед пулей сменился опасением: что-то теперь станет с Анной? Побежал наверх, чуть не запнулся и встретил Лутову как раз у детской. Обвила руками и прижалась всем теплым телом. Почувствовал, как по щеке женщины стекают слезы.

— Что за ужасную глупость я совершила, Йозеф! — произнесла Анна. Само присутствие Муца, его близость, сдержанность казались предвестниками благодатного прощения. Вот случай исповедаться, раскрыться! — Я приняла в своем доме каторжника. Спала с ним. Нужно было тебя слушаться. Это он мальчика похитил, чтобы легче было угнать паровоз, Алешу ранили, боюсь, как бы не умер. Меня стоило бы повесить. Я поступила так, потому что желала его, Йозеф. Представляешь ли? Такое влечение, что совсем про родного сына забыла. А ты… ты был так добр ко мне! Всё старался дать желаемое… Я… Йозеф, я развратная… нет, хуже!

— Не говори чепухи.

— Проститутки, те деньги берут, а я денег не брала!.. Позволила этому чудовищу насладиться собой, а после — украсть сына!

— Как мальчик?

— Спит. Или умирает?.. Такое ведь нельзя говорить… или все-таки можно? Не знаю, как быть. Беловолосый в лес пошел, чтобы зелье приготовить. Вот как низко я пала… что скажешь, Йозеф? Гулящая я, да за колдуном послала… — говорила быстро. Замолчала, шагнула в сторону от Муца, глянула на офицера, утерла глаза и нос скомканным носовым платком, который достала из рукава. Муц глядел недоверчиво… Ах, ну конечно же, нужно уговорить! — Скажи мне, Йозеф, немедленно, чтобы перестала себя жалеть! О Йозеф, что же заставило относиться к тебе с предубеждением?.. Неизбывный жар… Ты же никогда каторжнику не верил. Будь я лучшей матерью — обязательно прислушалась бы… ах, Йозеф, Боже мой, ты же хотел остаться со мной на ночь! Мне так стыдно…

Самобичевание Лутовой вызвало у Муца оцепенение гораздо большее, чем прежняя надменная отчужденность. Йозеф и сам удивился, когда понял, что спросил о Балашове.

— Его здесь не было, — сообщила Анна, — может быть, он и сам ничего не знает. Должно быть, прячется от пальбы. Придет — так впущу. Только вряд ли он будет. Да и что с того?

— Алеша ему по-прежнему остается сыном.

— Нужно вернуться, буду присматривать за сыночком. Идем. Я знаю, тебе пора, Матула идет, я понимаю, всего лишь на миг — давай зайдем к Алеше в комнату, останься, поговори со мной, прошу! — Взяла за руку; глядя с невиданной прежде нежностью и покорством. Отвела прямо в комнату к Алеше, и они вдвоем уселись на край кровати. Анна гладила сыну лоб, держала за запястье — проверить, хорош ли пульс. Посмотрела сперва на Муца, а после на Алешу. Йозефу показалось, будто Лутова приглашала его прикоснуться к ребенку, однако еврей находился в столь сильном замешательстве, что не мог не смотреть на женщину.