Джеймс Мик - Декрет о народной любви

— А у нас телеграфист заболел, — сказал Бондаренко, — слег в горячке.

— Сержант Нековарж тоже умеет телеграфировать, — стоял на своем Муц.

— Сообщение требуется зашифровать, — разъяснял комиссар, — вам я коды показать не могу. А кроме меня больше некому. Так что выйдет заминка. От лица русского народа благодарю вас за работу, однако же вас, скорее всего, придется расстрелять, а город возьмут прежде, чем дождемся ответа. Так что придется ждать ответа до заката, а после — выступаем.

Муц глянул на часы. Половина десятого.

— Так у вас же еще часов девять останется, — произнес офицер.

Бондаренко посмотрел на Йозефа ясным взглядом, в котором сквозил призыв к пониманию.

— Мы — путейцы, — произнес комиссар, — и часы у нас выставлены по петроградскому времени. Здесь время бежит вперед на четыре часа. Если от наркомов из штаба Троцкого не будет ответа в течение пяти часов, то вас придется расстрелять, а товарищей ваших — ликвидировать.

— Неужели вам так трудно зашифровать и телеграфировать одну короткую депешу? — недоумевал Муц.

— Но депеше еще дойти надо. Отсюда до штаба — двадцать телеграфных станций, через воюющих всех мастей и расцветок. И разве может такое быть, чтобы ни одна станция не пострадала? Нашито партизаны уж точно должны были белогвардейцам связь в тылу пообрезать, а те, должно быть, в отступлении провода почикали. Но даже если линии уцелели — разве может такое быть, что сообщение телеграфируют в точности так, как было закодировано? Большинство телеграфистов на нашей стороне, даже те, кто под белыми, да только не все! Есть на Урале станция, где дневная смена вывешивает черно-бело-золотой флаг, в память Николая Кровавого, а ночная снимает и вместо прежнего знамени алый стяг вешает. А если сообщение дойдет ни свет ни заря — кто-то должен прочитать его и составить ответ. Да еще обратно телеграфировать, чтобы той же дорожкой прошло.

Муц глянул на Нековаржа.

— Не горюй, братец, — успокоил офицера Нековарж.

Вот и всё, чем мог ободрить Йозефа, а тот понял, что сержанту уже ясно всё, сказанное комиссаром, и что тот уже смирился со смертью. Починка телеграфа оказалась вызовом машине, для постижения которой даже познаний Нековаржа в механике и электричестве и то мало.

Бондаренко по-мальчишески неуклюже подвинул кресло к рабочему столу и нагнулся над кипами телеграфных бланков. Принялся писать, поясняя при этом:

— Я напишу, что вы беретесь до заката представить нам Матулу, живым или мертвым, в обмен за отсроченное наступление и беспрепятственный проход остальных чехов на восток. — Оторвал бланк, поднялся и шагнул в телеграфную. Муц поблагодарил, но Бондаренко не ответил. Закрыл за собой дверь.

Чуть погодя послышалось постукивание — несколько ударов, а после долгая пауза, во время которой комиссар подыскивал кодовые слова. Пленных оставили на попечение пары часовых, стоявших по одному у каждой двери, опустив ружья дулами книзу. Глаза их казались ярче от грязи, въевшейся в кожу лиц.

Нековарж спросил, как зовут красноармейца, стоявшего ближе к нему. Узнал, что звали его товарищ Филонов. Разговаривая, часовой переминался с ноги на ногу, точно тяготился нелепостью оружия. На скрытом бородой лице играла живейшая мимика. Филонов производил впечатление затурканного человека.

— Так ты, товарищ, стало быть, фильм про нас видел? — расспрашивал Нековарж, усевшись на полу возле офицера.

— И что с того?

— А не помнишь ли того актера, что играл чешского сержанта? Собой красавец ли был?

— Тебя же там и вовсе не было! — возразил Йозеф. — Ты же в тот день на вокзале остался.

— Не помню, признаться, — ответил часовой.

Нековарж расстроился.

— А могли бы вставить и меня в фильм, братец, — обратился чех к Муцу, — тогда я бы себя со стороны увидел, вот и починился бы.

— Как это — починился?

— А так, братец. Если парень не нравится барышням, то он — поломанная машина, вот только починиться он не в силах, потому что не видит себя со стороны. Но я-то, братишка, любой механизм отремонтирую, любую штукенцию, что ни дай, только нужно со стороны ее устройство увидеть, в руках повертеть, осмотреть, тогда и сообразил бы, как она устроена. А с собой такой штуки не проделаешь. Я всё пытался барышень оглядывать, как Броучек расписал, чтобы понять, как они работают, а теперь вот думаю: может, это не барышни поломаны, а во мне какая неисправность есть? И я знаю, что могу починиться, кому же как не мне, но себя-то мне и не отремонтировать!..