Джозеф Ганьеми - Инамората

Увы, я жестоко ошибался! Едва только двое чернокожих носильщиков вынесли из пульмановского вагона инвалидное кресло Маклафлина и наши глаза встретились через переполненный перрон, я догадался по его взгляду, что предстоящая встреча не станет сценой прощения.

— Профессор.

— Финч.

Я провел предыдущие полчаса, заучивая слова раскаяния, и вот, когда настало их время, все вылетело у меня из головы.

— Позвольте, я помогу вам, — проговорил я, и уже собрался встать за его креслом, но Маклафлин жестом остановил меня.

— Не трудитесь. Том сейчас выйдет.

Не успел я спросить, кто такой Том, как неизвестный молодчик, рыжеволосый и усатый, с зимним румянцем на щеках, спустился из вагона и подошел к креслу Маклафлина.

— Финч, это Том Дарлинг — еще один соискатель докторской степени, — представил незнакомца профессор.

— В Гарварде? — поинтересовался я, пожимая руку Дарлинга. — Просто удивительно, что мы не встретились раньше.

— Дарлинг был за границей, — объяснил Маклафлин, — проводил исследования по теме своей диссертации.

— Понимаю.

Наверное, было грубо с моей стороны не поинтересоваться, как идут его исследования и каковы его впечатления о жизни в Европе, но на самом деле мне не было никакого дела до Тома Дарлинга и было наплевать, догадывается он об этом или нет. Дарлинг, видимо, почувствовал, что я пытаюсь оттеснить его, но лишь посмотрел на часы на своем веснушчатом запястье и спросил Маклафлина с акцентом жителя Новой Англии:

— Хотите, чтобы я нашел нам такси, док?

Док?

— Спасибо, Том, конечно.

— Подождите, — сказал я и положил руку на грудь Дарлинга. — «Бельвю-Стратфорд» всего в двух кварталах отсюда. Том дюжий парень, я уверен, ему не составит труда докатить туда кресло.

Дарлинг прищурился и, судя по всему, еле удержался от резкого ответа, но тут Маклафлин дал ему знак оставить нас на время.

— Мы едем не в «Бельвю», — объяснил профессор, когда Дарлинг отошел. — Мы направляемся прямиком в дом Кроули, чтобы попытаться исправить те разрушения, которые вы причинили.

Он посмотрел на меня с таким явным осуждением, что мне захотелось незаметно исчезнуть и уехать на первом же отходящем товарном поезде. Но в конце концов я остался на месте и предоставил ему возможность излить свое негодование.

— Что вы собираетесь сказать Кроули?

— Перво-наперво я собираюсь извиниться за вас, — начал Маклафлин. — А после этого попрошу миссис Кроули провести последний сеанс, который пройдет согласно моим собственным условиям.

— Кроули никогда этого не допустит, — сказал я. — Думаю, с него уже достаточно популярности.

Маклафлин самодовольно ухмыльнулся.

— Вы недооцениваете головокружение от света рампы, Финч. Только вчера добрейший доктор связался с «Сайентифик американ», чтобы узнать, подразумевает ли участие его жены в конкурсе запрет на все прочие публикации. Не исключено, что припадок миссис Кроули, случившийся прошлой ночью, был вызван тем, что ее муж так и не получил до конца недели удовлетворительного ответа из юридического отдела журнала.

Я нахмурился. Куда он клонит?

— Это увертка, — объяснил Маклафлин, — чтобы выиграть время до понедельника и дождаться ответа. Если юристы рассудят дело в пользу Кроули, то не сомневайтесь: миссис Кроули живенько поправится и будет готова к сеансу в понедельник.

— Но если им откажут?

— Тогда, полагаю, Кроули заявит, что его жена слишком слаба, чтобы продолжать сеансы, и попробует заставить журнал прекратить исследование до вынесения окончательного заключения. Так что в следующий раз публика увидит имя Кроули уже на книжной обложке, ну а там и турне с лекциями не заставит себя долго ждать. — Маклафлин посмотрел на меня и заметил тревогу в моих глазах. — В чем дело, Финч? Я думал, для вас облегчением будет узнать, что не вы виновны в припадке этой женщины.

— Увы, это не так.

— Нет?

— Конечно, нет. Она мой друг. И мне нелегко слушать, как вы обвиняете ее в мошенничестве.

— Ах, так она ваш друг, вот, значит, как? А может, не только…

— На что вы намекаете?

— Полагаю, вы догадываетесь, — сказал он мягко. — Мне кажется, вы весьма похожи на влюбленного.

Маклафлин взялся обеими руками за колеса и покатил кресло по направлению к выходу из вокзала, а я остался стоять на платформе, не зная, на что решиться.

Он ошибался. Мое чувство к Мине не было любовью; это было увлечение, возможно, даже страсть. Но любовь — более сложное чувство, верно? Она подобна симфонии и не похожа на ту камерную пьеску, которая звучала во мне и днем и ночью. Я оценил мои чувства и решил, что это не любовь. Но Мина находилась в серьезной опасности, я чувствовал это.