Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

— Как только я покончу с этим делом Крамера, — сказал он, — мы сможем ехать.

Все это она вспомнила сейчас, у причал а перед Пьяцеттой, собираясь покинуть катер, и потому она ответила:

— Я не могу принять ваше предложение, потому что тогда вы покончите с делом Крамера.

— Я не собираюсь, — сказал он, — вовлекать вас в эту историю, если это именно то, чего вы опасаетесь.

Она засмеялась и покачала головой.

— Но я уже вовлечена, — возразила она.

Если бы только знать, чего именно он хочет от меня? «У меня слабость к людям, которые сами по себе», — сказал он. Хорошо. Но чуть позднее: «Я могу депонировать в вас свой страх». Допустим. Слабость и страх — убедительные причины. Но они были не единственными и не последними причинами, по которым он вовлек ее в это дело и хотел вовлечь еще больше. Если бы он был нормальным, я могла бы сказать, что он влюбился в меня, хочет чтобы я была рядом с ним, это была бы причина. Но так…

— Я просто хочу, чтобы вы были рядом, — сказал он. Он сказал эту короткую, по-английски столь обыденно звучащую фразу абсолютно искренне, не слишком равнодушно, не чересчур патетично. — Вот уже несколько дней, — продолжал он, — с тех пор, как я вновь встретил Крамера, я знаю, что со мной что-то случится. И когда я увидел вас вчера в «Павоне», я подумал, что очень хотел бы, чтобы вы были рядом, если со мной что-то случится. Конечно, это каприз. Вы помните, что я вам рассказывал о мертвых русских девушках? Что они сразу показались мне дурным предзнаменованием. А когда я увидел вас, у меня было чувство, что вы — добрый знак.

— А вы суеверный, — сказала Франциска и засмеялась каким-то неестественным смехом. В нем есть что-то принуждающее, он будто навязывает свою волю. Потом она взяла себя в руки, решив сопротивляться гипнозу, который исходил от него даже среди бела дня, в сверкающем утреннем свете. — Да что с вами может случиться? — спросила она. — Если не образумитесь, то или вы убьете Крамера, или Крамер вас. Вот и все. Для этого вам не нужно никаких предзнаменований, ни хороших, ни дурных.

Но он снова не слушал ее. Стоит мне только попытаться предостеречь его, как его взгляд словно отгораживается какой-то автоматической тенью. Странный человек. Острый, все понимающий, маленький черный падший ангел, но он живет восприятиями, предзнаменованиями, непредсказуемостью. Человек, которому нельзя помочь. С ним непременно что-то случится. Она бросила на него взгляд, полный тревоги, потом сделала несколько шагов по каменным ступенькам, ведущим от причала к Пьяцетте.

— Хотя бы поужинайте со мной, — сказал Патрик. — Сегодня вечером, прежде чем уедете.

— Я подумаю, — ответила она. Я действительно подумаю, хотя и думать бы не стоило. Следовало бы уехать, больше не встретившись с ним.

— Сегодня в семь часов вечера, — сказал он. — Здесь же, на этом месте. — Вдруг он схватился за голову. — Господи, — воскликнул он, — я забыл самое главное!

Он исчез в каюте, но сразу вернулся.

— Вот, — сказал он и протянул ей две купюры, — я почти забыл, что вы в затруднительном положении. Пожалуйста, возьмите это!

Франциска с лестницы холодно посмотрела на него сверху вниз. Она увидела деньги, это были две купюры по десять тысяч лир.

— Это, вероятно, на булавки? — спросила она.

Он так изумленно посмотрел на нее, что она засмеялась и взяла деньги.

— Спасибо, — сказала она.

Она смотрела, как он отвязал канат и лодка двинулась от причала. Они не махали друг другу рукой. Катер, шедший против солнца, скоро превратился в тень на сверкающей серебристой массе, разливавшейся между Сан-Джорджо и Пьяцеттой и так слепившей Франциску, что она повернулась и пошла по площади, холодной блестящей утренней площади, на которой было так мало людей, что они еще больше подчеркивали ее пустоту. Теперь у меня вдруг образовалось тридцать тысяч лир. Больше, чем позавчера после обеда, в «Биффи», когда я ушла от Герберта. Снова, как и вчера утром, она пошла вдоль фасада Сан-Марко, огромная площадь еще лежала в тени; выйдя на Пьяцетту, она пошла по стороне, уже позолоченной солнцем, в то время как Пьяцца еще была загрунтована холодной голубоватой тенью; она наблюдала, как мужчины вывешивали из окон Прокураций голубые и красные шелковые стяги , разве сегодня в Венеции происходит что-то особенное? Поскольку верхний из двух этажей западных Прокураций уже был освещен солнцем, всякий раз, когда там открывали окно, на площадь падала полоска света, сигнал из белого и золотого, в сопровождении матово-голубого или матово-красного шелка старых полотнищ. Тридцать тысяч лир и кольцо. Все вдруг обернулось по-другому. Под башней с часами она нырнула в пассаж галантерейного магазина. Надо пойти на Центральный почтамт, позвонить Иоахиму. Теперь у меня есть несколько возможностей. Найти более дешевую гостиницу и две недели провести в поисках работы, дать объявления, расспрашивать всюду, вдруг что-то и найдется. Или вернуться в Германию. Или принять предложение Патрика. Возможно, с его стороны это был мимолетный каприз, наверное, он очень скоро передумает, если он сегодня вечером не придет, значит, передумал, а если он займется делом этого Крамера, все равно поездка с ним отпадает, мне только не хватало отправиться в путешествие с убийцей, а если я беременна, я тем более не могу идти на авантюру, в которой участвует убийца. Но с другой стороны, я могу повести себя так, будто это никакой не каприз, попытаться отговорить его от этого плана, касающегося Крамера, и сказать, что я не беременна, тогда все-таки Патрик — это шанс, отличный вариант, а у меня есть время, я могу позволить себе прогулку по морю. Но я могу поехать и дешевым, вторым классом в Милан, там я наверняка найду работу. Есть масса возможностей с тех пор, как у меня снова появилось немного денег. А появились они несколько минут назад.