Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина

Никто не ответил. Уго перестал мыть стаканы, и все с ужасом смотрели на бледное лицо печника.

— Они нападают снизу, — продолжил Джузеппе. — Крыса перевернулась на спину, несколькими движениями подобралась под кота и впилась в его шею. Кот, как безумный, начал метаться по трапезной, но не мог сбросить крысу со своей шеи, из которой кровь сначала брызнула фонтаном, а потом стала просто сочиться, и коту ничего не оставалось, как разрывать когтями кожу на голове и спине крысы и кусать ее изо всех сил. Кровью этих зверюг был залит весь пол, были забрызганы и стены. Несколько монахов стали кричать от ужаса.

— Давай покороче! — сказал один из гостей Уго, а другой добавил: — Постарайся без деталей.

— Я же вас предупредил, — возразил Джузеппе. — Да, впрочем, я уже близок к концу своего рассказа. Хотел еще, только кое-что сказать о настоятеле. Когда, глядя на происходящее, выдержка стала нам изменять, мы услышали шаги в коридоре, и в трапезную вошел отец Бруно с лопатой. Увидев, что творится, он в ужасе остановился, но отец-настоятель подбежал к нему и выхватил лопату у него из рук. Я думал, что он хочет попытаться лопатой убить крысу, но он сделал нечто совсем иное. Он подсунул лопату под обеих зверюг, которые дрались в самом центре трапезной, причем теперь они сражались медленнее, намертво вцепившись друг в друга, лопата была слишком мала, чтобы надежно подхватить обеих обезумевших зверюг, но они так прочно сцепились зубами и когтями, что повисли на лопате с двух сторон, слева и справа, один омерзительно желто-рыжий, другая грязно-белая, и оба залиты кровью, и настоятель вдруг закричал: «Да не стойте же как вкопанные! Откройте окно!», и я распахнул одно из больших окон трапезной, и настоятель поднес зверюг на лопате к окну и вышвырнул их наружу. Мы услышали всплеск, когда оба зверя ударились о поверхность воды в канале. Никто не выглянул в окно, только настоятель, а потом он снова повернулся к нам, отдал лопату отцу Бруно и сказал: «Смойте кровь!», — и добавил, обратившись к остальным: «Принесите ведра и щетки, чтобы нам побыстрее очистить трапезную!» Меня же спросил: «Как вы думаете, вы сумеете сегодня вечером починить камин?», и я ответил: «Да» — и сразу же принялся за работу, но через какое-то мгновение почувствовал, что мне срочно надо в туалет, потому что меня вот-вот вырвет.

— Привет, — сказал Уго, — ставлю всем по рюмке граппы. Кто отказывается?

Но никто не отказался, и Уго поставил рюмки на стойку.

— Вот это настоящий мужчина, отец-настоятель, — сказал Джузеппе. — Он не просто ученый, не просто знает жизнь, но и что-то реально делает. Он был единственный среди нас, кто, посмотрев, что происходит, заранее понял, что надо будет сделать, и действительно сделал.

— Короче говоря, не человек, а сам Господь Бог. Можешь больше не повторять этого, — сказал Уго.

— Вам покажется странным, — сказал Джузеппе Росси, печник, — но когда он так спокойно стоял в зале, скрестив руки на груди и наблюдая, как беснуются зверюги, а мы отпрыгиваем из одного угла в другой, то у меня на какой-то миг возникла мысль, что он не человек.

Была уже ночь, когда Фабио вместе с Джузеппе отправился домой. Росси жил поблизости от Сан-Самуэле, так что часть пути они шли вдвоем. Прощаясь перед дверью дома, где находилась его мастерская, печник неожиданно сказал:

— И все-таки он человек.

— Ты о настоятеле? — переспросил Фабио. И, не ожидая ответа, заключил: — Конечно, человек.

— Он произнес нечто очень странное, — сказал Джузеппе. — Когда я уходил, он подал мне руку и спросил: «Ну, вам уже лучше?», и когда я кивнул, он с сожалением сказал: «Эти неразумные твари!» И снова задал мне вопрос: «Вы не находите, что Бог мог бы наградить животных большим разумом, чем он дал им?»

Фабио подавил удивленный возглас.

— Не правда ли, странный вопрос? — сказал Джузеппе.

— Для монаха просто-таки невероятный, — согласился Фабио.

— При этом он выглядит как подлинно набожный человек, — сказал Джузеппе. — Я не знал, что ему ответить, но он, как мне кажется, вовсе и не ждал ответа. Но теперь я спрашиваю себя, Фабио, можно ли быть набожным, по-настоящему набожным, и все же не считать абсолютно правильным то, что делает Господь.

Как обычно в Венеции, ночь была тихой. Тихой, но не мертвой. Фабио слышал, как плещет о мостики Сан-Самуэле вода Каналаццо.

— Я этого не знаю, — сказал он.

И пошел по Страда-Нуова домой. Под утро ему приснился сон, что он увидел подсадную утку, которая плыла по воде лагуны, птицу из просмоленного и раскрашенного тростника с деревянной головой, каких используют во время утиной охоты, но если подобные муляжи безжизненно качаются на волнах, то утка из сна Фабио как бы жила игрушечной, заводной жизнью: словно обладая крошечным моторчиком или часовым механизмом в своем тростниковом теле, она плыла, отбрасывая перед собой маленькую пенную струю воды. За ней в воде образовывался настоящий водоворот зеленовато-белого оттенка, заливавший лицо белоголового мертвеца, которого утка тянула за собой по оливково-серой поверхности лагуны; скрюченные пальцы утопленника сжимали веревку, закрепленную на теле утки. В этом сне подсадная утка тащила на буксире по бесконечной глади лагуны труп старика; удивительно, подумал, просыпаясь, Фабио, какая силища таится в легком утином муляже. Потом он вспомнил об отце и стал молиться за него; он подумал было пожелать ему мгновенной смерти во время работы, но потом отбросил эту мысль, потому что сообразил, как ужасно страдала бы его мать, если бы не нашли тело отца, ведь лагуна так велика и северный ветер мог бы отнести его мимо Пунта Саббиони в открытое море, когда начнется отлив.