Мирко Благович - Futurum comminutivae, или Сокрушающие грядущее (СИ)

Ленка заплакала. Я, было, собрался воды ей принести, но она меня за локоть – цап!

– Погоди, Николаич! Я в норме… да…

И продолжила:

– …обследовали, а там… Господи! Метастазы в головном мозге, в правом лёгком. Даже костные позвонки – и те поражены раковыми клетками. Брат в шоке. Виталику не говорит. Мне не говорит. Насилу его расколола. Признался. Так я, прямо в коридоре, в обморок и улетела. Толик отлил меня водой, бегает вокруг меня с кружкой: «Вы что, на пару с Виталей меня довести решили?» В общем, истерика полная. Из Киева бегом обратно, домой. Врачи посоветовали. Сказали, что наша местная профессура по онкологии чуть ли не самая продвинутая в Украине, чудеса творит.

Примчались обратно. Толик молчит. Виталька тоже молчит. Как будто ничего не понимает. Делает вид, что всё нормально. Как он мог не понимать? Что он, ребёнок совсем? На следующий день Толик определил его в наш центр, в спецпалату. Главврачу денег щедро заплатил. Назначили процедуры. Химиотерапию, капельницы. Кололи платинолом или как его там… цисплатин. Циклофосфамид ещё пробовали. После этих препаратов Витальку выворачивало, жутко! Днями рвало. Две недели принимал сопутствующие процедуры. Потом откатали повторные анализы. Врачи посмотрели – и сразу же отменили курс. Шепнули, что напрасная трата денег. Словно табличку на могилку привинтили…

Ленка затихла. Молчал и я. В отделении тишина, даже уши закладывает. А может быть, так давит горе? Вздохнув, я поднялся с лавки. Предстояло самое тяжёлое.

– Пойдём, Лен. К кумушкину. Пора.

Мы покинули тёмный предбанник, прошли по коридору за угол и попали в другое, не менее мрачное помещение. Слева у серой стены стоял стол. На нём лежали какие-то больничные формуляры, папки, бумаги. Стол освещала массивная настольная лампа. Её яркие лучи с трудом разрезали вязкий полумрак. За столом – никого. Наверное, дежурная медсестра куда-то отлучилась. По правую сторону от стола – ряд дверей. Четыре дверных проёма. Три из них закрыты. Одна дверь распахнута настежь – в пустой палате шла уборка. Молоденькая санитарка шустро мыла полы, расплёскивала воду с хлоркой, складывала несвежие простыни, шумно скатывала больничные полосатые матрасы. Недавно из этой палаты кого-то вынесли. А может быть даже, нескольких. Койки освободились для очередных смертников.

Этот ряд дверей почему-то напомнил мне гестаповские подвалы пыток из военных фильмов. Такой он зловещий, жуткий, немой, прямо какой-то портал между жизнью и небытием. Над дверными проёмами я заметил маленькие жестяные иконки с изображением Девы Марии. Они поблёскивали в темноте, словно ранние звёздочки в грязном вечернем небе.

Скользнув глазами по дверям, я вопросительно повернулся к Ленке. Слабой рукой она указала на вторую дверь справа. Я подошёл. Стиснул входную ручку. И замер. Чувствую, пропали силы. Не могу открыть. Стою, уцепился за дверную ручку, и молчу. Не могу! Нужно идти к кумушкину, а я не могу открыть какую-то деревянную дверь! Наконец, набрался храбрости и толкнул ручку от себя. Шагнул в палату, словно в зияющую пропасть.

Переступив порог, я сделал пару шагов и остановился. В лёгкие хлынул тяжкий горьковато-сладкий запах препаратов, гниющей плоти и человеческих нечистот. Я осмотрелся. Широкие окна палаты были завешены плотными коричневыми шторами. Вдоль стен стояли пять металлических коек. Между койками мостились невысокие тумбочки. Рядом с тумбочками – несколько штативов под капельницы. Одна койка была свободной, четыре – заняты. Двое пациентов были в сознании, ещё двое уже никогда не разомкнут век. И один из них – мой лучший друг, любимый кумушкин.

Он бездвижно лежал на дальней койке в углу палаты. Его глаза были закрыты. Очертив тёмно-зелёные круги, на них уже легла смрадная тень неизлечимого недуга. В застывшей ладони кумушкина блестела крошечная медная иконка. Из-под одеяла под койку уходили пластиковые трубки. Дыхание кумушкина было вязко и сбивчиво. Я почувствовал, как оледенела последняя отчаянная надежда. Измёрзлась, застыла, покрылась тонкой паутинкой трещин и рассыпалась на мелкие осколки.

Что-то невидимое толкнуло меня к стене. Я покачнулся. Ленка поймала меня за локоть и усадила на стул, приставленный рядом с кроватью кумушкина. Я покорно упал на стул. В горле ёж.

– Николаич, возьми Витальку за руку, – горестно прошептала за спиной Ленка. – Скажи что-нибудь. Вдруг он всё слышит, только ответить не может?

Я взял ладонь кумушкина в свои руки, крепко сжал её. Немного подержав, отпустил. Погладил его по руке. Какая же она горячая. Дико горячая. Раскалённая. Снова тронул его за кисть.