Ксения Спынь - Дальний свет

В любом случае, Рамишев сейчас не в городе — где-то на югах. Пурпоров здесь, но от встречи отклоняется: сильно загружен, решает какие-то бытовые проблемы. Они это почему-то умели: переключаться на быт, обыденность, становиться обычными людьми. Просто… жить.

На самом деле, во всём Ринордийске — а может, и во всём мире — был только один человек, который если и не одобрил бы его, то, по крайней мере, говорил бы с ним на одном языке. (В какой это было книжке — что больше, чем любовь, необходимо понимание?)

Так, ну хватит, об этом человеке он думать не хочет и не будет. Что теперь, ей всё можно, что ли?

Феликс сердито оборвал мысли, огляделся по сторонам. Из глубин кафешки доносилась чуть приглушённая музыка — какая-то песенка из прежних времён. Вокруг столиков в кадках стояли цветы — алые, как кровавые взбрызги — но их, кажется, побило холодом за ночь. При свете-то ещё тепло…

— А, ну, день добрый, — напротив него за столик опустился Гречаев.

Феликс поймал взглядом высотку у того за спиной: величественный шпиль наверху солнце уже настойчиво обливало оранжевым.

— Вечер…

— Да-да, конечно, вечер, — торопливо согласился Гречаев. — Так ты хотел о чём-то поговорить? Мне сейчас нежелательно отлучаться надолго, но, скажем, полчаса для тебя есть.

— Полчаса по старой дружбе? — усмехнулся Феликс.

— Ну почему же… Я же знаю, что ты так просто не назначишь, — он внимательно и пытливо прищурился. — Так что у тебя было сказать?

— Мне нужно встретиться с Лавандой, — глядя в глаза, проговорил Феликс.

— Это да, но… — Гречаева будто что-то насмешило, и он сдержанно проскользил взглядом по столику, — причём тут я?

— Ну вот не хитри, — Феликс махнул рукой. — Понятно же, что ты пользуешься большим на неё влиянием.

— Н-не таким уж большим…

— И что к тебе она прислушается больше, чем если я сделаю официальный запрос.

— Мм… видишь ли, Феликс, — протянул Гречаев, будто перебирая на языке все слова из имеющихся. — Я ни в коем случае не хочу обвинять или наговаривать… Но согласись, ты во многом сам этому поспособствовал — что теперь она не хочет тебя видеть. Отношения родственников — это всегда палка о двух концах, а учитывая все обстоятельства… Ну, ты и сам понимаешь.

— Что? Что я не идеальный родственник? Что у неё полно причин меня не любить — начиная с того, что это я вытащил её в Ринордийск и втянул во всё это? Разумеется, я это знаю! Но она же всё-таки… — он поколебался, ища слово (официальный титул так и не был введён с самого июня). — Правитель. Она же должна понимать, что это касается всей страны. А не её претензий ко мне лично.

Гречаев как-то недовольно поморщился, будто разговор начал ему надоедать:

— Хорошо, я передам ей твою просьбу… Но что она согласится тебя принять — гарантировать, как понимаешь, не могу. Ты всё же очень сильно преувеличиваешь моё влияние на Лаванду, — он загадочно улыбнулся, покачал головой. — Она — вещь в себе. И, как я тебе когда-то говорил, человек во многом железобетонный.

Солнце скользило по тонкому ломтику мела в её руке: маленькая луна впитывала в себя большее и давала видеть — так чётко, так предельно ясно, что становилось удивительно и смешно, как никто не понял этого прежде.

Вся страна лежала перед ней, и можно было рассмотреть каждую былинку на лугах, каждый цветок среди лесного мха. Каждого человека в самом захолустном посёлке на краю северного моря.

Осталось немногое — протянуть руку и переправить. Ошиблись все те, кто вёл за собой: ведь никуда вести не надо. Нет никакого обещанного края, куда можно прийти, куда нужно добираться с трудом и потерями, словно через горные кручи, через дикую тёмную чащу. Мир надо менять кардинально на тех местах, где он лежит — везде, где исказилось, сгнило или росло криво с самого начала. Так перестраивают города, так перекладывают реки и направляют их в нужную сторону.

Теперь она знает, как.

Она даст им другую жизнь. Она даст им другую историю. Это будет совсем другой мир, не имеющий ничего общего с теми дебрями, из которых они пришли.

(«Очередное переписывание истории — о чём говорят власти и к чему готовиться гражданам страны», — надо же, какие заголовки мы стали озвучивать вдруг в эфире. «С вами была Китти Башева, удачного вам дня и приятных новостей»).

Они не видят и не понимаю пока, что так будет лучше. Люди вообще редко что понимают.

Она очертила пальцем краешек мела. Что-то сбилось. Будто какой-то изъян в идеальной белизне, в ровном полукружье-лодочке не давал свершиться планам до конца.