Ксения Спынь - Дальний свет

Софи показала на дальний угол, где сгустились тени. Китти проследила за её жестом, невозмутимо покачала головой.

— Боюсь, что не вижу, Ваше Величество.

— Правильно, потому что его там нет. Там только крысы.

Она кивнула в тот же угол небрежно и без какого-либо нарочитого выражения. Китти посмотрела.

— Убежали, — пояснила Софи. — Щель надо заделать.

— Прикажете это сделать сейчас? — автоматически отозвалась Китти.

— Зачем? — Софи откинулась к подлокотнику и покрутила сигарету вокруг пальца. — Ты же их не видела.

— Я действительно не видела крыс, Ваше Величество, но если их видели вы, то, вполне возможно, они вернутся сюда позже…

— А может, они мне почудились. Не закрадывалась такая мысль? Если так, то у тебя должны быть железные нервы. В одной комнате, наедине с помешанным, ещё из револьвера пулять начнёт, — она кивнула на своё оружие. — Сейчас-то он заряжен.

Китти продолжала смотреть несколько непонятливо и с вопросом.

— Хотя да, что это я, — Софи приподнялась с кресла. — Ты ведь не этого боишься.

С неожиданной грациозностью — теперь ещё ничуть не пошатывало — она обогнула стол и стул, на котором сидела Китти, исчезла где-то за спиной у неё, вне зоны видимости.

— Я давно заметила, — протянул оттуда её голос. — Никаких шарфиков, никаких цепочек на шее… И пуговица на узком воротнике всегда расстёгнута, — она остановилась за самой спинкой стула. — Я угадала?

Китти поборола навязчивое желание обернуться. Вбитое с детства правило: не показывать, если больно или страшно, не провоцировать.

— Возможно, что так, Ваше Величество, — ответила она спокойно, — но мне кажется, у вас нет особого резона этого делать.

— Так значит, нет? — Софи появилась слева, посмотрела в глаза Китти, но как-то уже отстранённо, как будто была не вполне здесь. Прошествовала к столу, закинула револьвер обратно в ящик. — Ты угадала, нет никакого второго списка. С первым бы разобраться. Но уж в этот раз разберусь, пусть будут уверены.

Опираясь о попавшие под руку предметы, она отошла вглубь комнаты, зябко и недовольно поправила на плечах крысиный плащ.

— Ладно, иди. Я устала.

Китти поднялась.

— Может быть, чаю или кофе?

— Я сама. Иди.

Свет проходил неярко сквозь небольшое окно, ложился на старые пыльные поверхности, и воздух здесь был сероватым.

— Это последняя? — Китти рассматривала таблетку.

— С чего ты взяла?

— Два по десять. И ещё шесть оставалось у нас. Я считала.

— Глупости. Всего ещё предостаточно.

Феликс помог ей запить — она уже не садилась в постели, а только чуть приподнималась на подушке.

— А скоро уже приедут наши и привезут много хорошего. Так что ты очень быстро поправишься.

— Угу, — Китти невнятно кивнула, глядя в потолок.

Феликсу совершенно не нравился её вид (пару дней назад было лучше). Но они же и впрямь скоро вернутся, а значит, дело не так критично. Словно чтоб проверить, что прав, он подошёл к окну посмотреть наружу: не едет ли там, вдалеке желтоватый внедорожник…

— А ты знал, — тихо проговорила со своего места Китти, — что Кирилл Эрлин тоже умер от пневмонии? Кто ж думал, что на южных островах бывает метель…

Феликс резко повернулся:

— У тебя нет пневмонии. Это всего лишь простуда.

— Да. Всего лишь, — Китти смотрела куда-то в ей одну видную даль. — Вот так это бывает, когда ты только человек. Строишь какие-то планы, воображаешь о себе что-то, пытаешься к чему-то стремиться… А потом просто лежишь и умираешь от простуды. Действительно, как глупо. Сибилла была права.

— Давай ты лучше поспишь, — Феликс подошёл ближе к койке. — Когда ты не спишь, у тебя возникают дурацкие идеи.

— Пожалуй, так, — Китти прикрыла глаза. — Идеи — вообще очень дурацкая штука.

— От кого я это слышу, — Феликс через силу усмехнулся, но она, похоже, уже задремала и не слышала его слов.

Он отошёл, покрутил в руке пустой блистер. Таблетка и вправду была последней.

Феликс вдруг понял со всей отчётливостью, что если они не приедут в ближайшие часы, он понятия не имеет, как дальше. Чем сбивать ей температуру, когда она проснётся?

Она спала тихо и не шевелилась. Иногда Феликс подходил к ней — всякий раз убедиться, что перемен нет — потом опять ходил из угла в угол, из комнаты в комнату, чтобы отогнать сонливость. Это, пожалуй, изматывало больше, чем если б что-нибудь пришлось делать: тишина, застывшее лицо-маска, стоячий пыльный воздух, уже обращавшийся из серого в сумерки, что давили ещё сильнее. То бесформенное зависло беззвучно где-то неподалёку. Оно сделалось настолько привычно теперь, что почти перестало нагонять тревогу — скорее, усталость.