Аньес Мартен-Люган - Извини, меня ждут…

В моем воображении возникла четкая картина. Та, которую все десять лет я запрещала себе вспоминать, потому что это было слишком больно.

– Это значит, что когда ты провожал меня пешком до дома в семь утра…

– Я знал, что больше тебя не увижу, – признался он.

– Ты меня обнял и попросил сохранить твой билет…

– На концерт Бена Харпера… я хорошо помню… А я убежал и поехал в аэропорт.

Я обхватила голову руками и уставилась на плитки пола.

– Мог бы прислать какое-то сообщение, уже после отъезда!

– И что бы это дало? Я должен был поставить вас в известность, что я в отчаянии, что я ни к чему не пригодный неудачник?! И потом, я очень боялся ваших упреков. В тот день, когда я узнал от Абуэло, что ты приходила к нему, я понял, что уже поздно объявляться, что будет только хуже.

– Как бы не так… Ты просто искал себе оправдания, чтобы сжечь все мосты между нами, а заодно и нашу дружбу.

– Как ты можешь так говорить!

– Да заткнись ты, Марк!

Я глубоко вздохнула, откинулась на спинку стула, неожиданно навалилась ужасная усталость. Я не знала, что еще ему сказать, раздосадованная и придавленная воспоминанием об этой последней встрече с его дедом.

На следующий день после того, как наши увели меня от факультета, я не пошла на работу, а уселась на тротуаре перед дверью дома, где жил дед Марка, полная решимости оставаться здесь, пока он не придет. Было около девяти вечера, когда я заметила его: он приближался, что-то насвистывая. Старик остановился передо мной с мягкой улыбкой на губах, на нем был один из вельветовых пиджаков Марка. Он пригласил меня зайти. До сих пор помню, как, поднимаясь за ним по лестнице, подумала, что дед в отличной форме, если может на такой скорости карабкаться на четвертый этаж. Он не переставая насвистывал, что меня крайне раздражало. Когда мы вошли в квартиру, я осталась в прихожей, скрестив на груди руки, возле входной двери, а он пошел по длинному коридору, оформленному в теплых тонах – охра, красное дерево – и освещенному настенными светильниками. В конце концов я не выдержала:

– Где он?

– Проходи, садись, крошка Яэль!

– Нет!

Он со смехом обернулся ко мне:

– Ну и характер!

– Рада, что развеселила вас, но все-таки где он?

Абуэло подошел ко мне, и я отступила на шаг, когда он положил мне на плечо морщинистую руку. Он помрачнел.

– С ним все в порядке, не беспокойся…

Я вздохнула с облегчением, но тут же продолжила:

– Ок! Но где он?

Старик закурил тонкую сигарку, потом, не отрывая от меня взгляда, покачал головой.

– Я знал, что рано или поздно кто-то из вас пятерых придет с вопросами… Да-да… Интуиция подсказывала мне, что, скорее всего, это будешь ты.

– Плевать мне на вашу интуицию! Я хочу его видеть!

– Марк уехал, чтобы попытаться переделать свою жизнь, рискнуть… Он далеко…

– Но где он? И почему уехал? – закричала я, топнув ногой.

– Больше я не могу тебе ничего сказать… Мой внук кретин. А я говорил ему, что он должен вам сообщить… ну да ладно… он сделал свой выбор…

Он сильно сжал мои плечи, слезы струились по моим щекам.

– Это было непростое решение, поверь мне, но он должен был уехать, это было необходимо… для его же блага. А теперь возвращайся к своей жизни, крошка Яэль. И друзьям своим передай то же самое…

– Он не вернется? – спросила я срывающимся голосом.

Абуэло пожал плечами, в его глазах промелькнула искорка грусти. Он еще сильнее сдавил меня.

– Не жди его, – шепнул он.

Я высвободилась и убежала, не закрыв за собой дверь. Он вышел на лестничную площадку и позвал меня, но я не хотела больше ничего слышать и заткнула уши. Я помчалась к Алисе и Седрику, чтобы все рассказать. В тот период я чувствовала себя такой одинокой без него, считала, что он меня предал, и одновременно страшно по нему тосковала. А потом мы, не сговариваясь, стали все реже упоминать его имя. Жизнь пошла своим чередом. Однако никто его не забыл. Просто Марк стал для нас запретной темой. Я срочно переводила разговор в тех редких случаях, когда кто-то произносил его имя.

И вот в этот вечер, благодаря случаю и дождю, наши пути снова пересеклись. Марк сидел передо мной и пытался оправдаться.

– Ну и?.. Как там твои странствия? – в конце концов спросила я, чтобы прервать поток своих воспоминаний.

Я узнала, что он провел год в Канаде, где ему было очень плохо: мучило одиночество, не удавалось ни с кем сблизиться. Неспособность взять себя в руки не испарилась чудесным образом, когда он очутился на другом континенте. Деньги, с которыми он уехал, таяли, как снег на солнце. Он пересек страну с востока на запад на поезде, обеспечивая минимальные жизненные потребности разовой работой, за которую ему платили наличными. Он выучил английский – эта новость вызвала у меня улыбку – и заодно приобрел умение выкручиваться самостоятельно. Год, прожитый в одиночестве, стал своего рода пинком под зад, который был ему необходим: он повзрослел, «это было эффективнее, чем служба в армии», – объяснил он. В Ванкувере он встретил некую Жюльетту, которая не только пролила бальзам на его измученное сердце, но и увлекла в путешествие по французским заморским территориям. Так начались вечные каникулы, которые не прерывались, даже когда он мыл посуду, чтобы заработать несколько евро. Они с Жюльеттой постоянно переезжали из города в город, рассказывал он, и им не грозили ни рутина, ни монотонная жизнь. Каждая минута могла стать началом нового приключения. А потом, шатаясь однажды по городу, он наткнулся на мебельный базар, где и провел всю вторую половину дня. И хотя этнический стиль его не привлекал, он не скучал, болтал со столярами, с обивщиками, со всеми мастерами подряд. Там, на базаре, он очутился в своей стихии и понял, что у него неплохие знания в данной сфере. Несколько дней он не мог не думать об этой истории, и в конце концов ему пришлось признаться себе в истоках этого наваждения: Абуэло передал ему свою страсть, он тоже стал охотником за сокровищами. Наконец-то он знает, чем хочет заниматься в жизни: он будет антикваром, будет работать вместе с дедом. Пробил час возвращения в родные пенаты.