Эдна Энни Пру - Грехи аккордеона

– Знаешь, что он год назад отколол, этот Хемингуэй? На какой-то пьянке достал пистолет и отстрелил Ордоньесу пепел с сигареты. С тех пор они часто так забавляются, играют друг у друга на нервах – докуривают сигареты почти до фильтра, вот, как я, – он затянулся дюймовым окурком от «Кэмела», – а потом стреляют, чтобы свалился пепел. Из двадцать второго калибра. Этот парень тогда сказал: «Эрнесто, хватит. А то я обожгу себе рот». Что-то вроде. – Он годами копил деньги на Испанию, но как только собиралась нужная сумма, что-то непременно случалось – женщина, покер – человек, однажды его обыгравший, потом долго лежал в больнице со сломанными коленями.

– Хочешь заработать, помоги мне найти картину, – сказал Охламон, уроженец Бьюмонта, известного в прибрежных районах Техаса, как луизианская Лапландия. – Знаешь этих вискачей, «Санни-Кроу Виски»? Они пообещали бабки, если кто найдет картину. Двадцать пять штук – хватит на сколько хочешь коррид. Я, кажется, знаю, где эта картина – холст-масло Фредерика Ремингтона [256]– крестный ход. Человек пятьдесят прут прямо на тебя, как ненормальные. Теперь смотри: я точно видел эту картину, не помню где – но знаю не хуже жопы своей старухи. Точно видел. Потом, года два назад она мне попалась в журнале – «Санни Кроу» напечатала фотографию. Когда Ремингтон помер, они нашли в его бумажках, но только фотографию, а где сама картина? Неизвестно. Он ее писал, все это знают, вот, пожалуйста – фотография, но где – неизвестно. А я точно видел. Каждый раз перед сном говорю себе: вот сейчас тебе приснится, где ты видел эту картину, а наутро ты станешь богатым человеком. Когда-нибудь это точно сработает, я же знаю, что видел. Надо только вспомнить, где.

На этот раз они хотя бы гоняли другую пластинку – может, его и не затошнит до конца смены. Однажды Бадди принес на буровую аккордеон, но толку от него оказалось не больше, чем от свинцового воздушного шарика.

– Чтоб я этот ебаный негрожопый чанки-чанк больше не слышал, понял, малец? – Заявил Карвер, приглаживая расческой волосы. – Когда режут свинью, она и то визжит лучше, чем твоя ебанутая музыка.

– А? Чтоб я больше не слышал никаких мальцов, я тебе не ниггер, понял, схлопочешь по ебальнику.

– А? На твоем месте я бы прикрыл немного пасть. А то, знаешь, всякое бывает, особенно с негрожопыми недоебками, которые не фильтруют базар. – Он ухмылялся, словно череп.

– А? На твоем месте я бы завел себе пару лишних моргал на затылке. Моя музыка всяко лучше, чем твои ебаные кастаньеты.

– А? Правильно говорят: что у негрожопых в койке? Клопы, говно и рачьи бошки.

– Ладно, приятель, – сказал Бадди, – поговорим на берегу. – Драка на буровой означала немедленное увольнение; в течение часа компания отправляла виновников восвояси, а имена гарантированно попадали в черный список.

(К тому времени, когда его волосы совсем поседели, а нефтяной бум в Луизиане закончился, Бадди уже работал бригадиром на оффшорной буровой Северного моря в компании картавых шотландцев.)

На третий день смены кто-то увидал, как в их сторону ползет лодка, подскакивая на гребнях волн и заставляя пассажиров прыгать на скамейках.

– Эй, на палубе!

Бадди узнал рыбачью лодку Октава – этот черный гибкий парень был незаменим для ‘tit fer , если только упросить его не лезть в «зайдеко» – черномазое дерьмо; Октав нанимался на случайные работы, продавал на сторону рыбу и, если позволяла погода, дважды в неделю, по вторникам и четвергам, появлялся на буровой – с сомами и двумя мешками рачков для варки, а иногда еще и с куском крокодильего хвоста. На буровой он получал за это двойную цену. Сегодня его не ждали.

– Он не один! – Все вытянули шеи и, прикрывая глаза от солнца, стали разглядывать второго человека. Второй человек означал дурные вести.

Это была невестка. Скрючившись на носу лодки и пристально всматриваясь в буровую, она выискивала глазами Бадди. Взгляд не предвещал ничего хорошего. Он узнал ее, когда кричать было еще рано. Октав вычерпывал сплюснутым кофейником воду, глаза его прятались под голубоватыми очками, а старая ковбойская шляпа отбрасывала на лицо густую тень. Небо над ними, словно мятой марлей, затягивали облака.

– Это еще что? – пробормотал он. Точно так же она примчалась год назад – тогда пришлось везти в больницу мать после того, как, смешав в кучу масляные краски, ламповую сажу и гуммигут, она разрисовала полосами себе лицо, руки, одежду, а также всю свою белоснежную кухню. Сейчас, похоже, опять что-то стряслось.