Алла Мелентьева - Семья Рин

Между тем как-то само собой получилось, что ни я, ни Лидия — ровесницы младших Татаровых — не общались с ними в школе и не обращали друг на друга никакого внимания. Дочери Татаровых имели подруг из семей, которые лучше соответствовали их положению, а с нами только вежливо, но равнодушно здоровались при встрече, помня, что их мать приятельствует с нашей.

Они приезжали в школу и уезжали из нее на автомобиле с личным шофером, и каждый раз после уроков нам с Лидией приходилось немного задерживаться в классе, чтобы случайно не столкнуться с ними у входа — ведь в таком случае они вынуждены были бы предложить подвезти нас до дома, а нам пришлось бы придумывать повод, чтобы отказаться. Это было бы неудобно и им, и нам.

Лидия, бывало, стоит у окна пустой классной комнаты, скрестив руки на груди, и высматривает, выехал ли автомобиль Татаровых со двора.

— Ну езжайте же уже, езжайте, — недовольно бормочет она себе поднос, глядя, как дочери Татаровых непринужденно болтают с кем-то из учениц, а неподалеку шофер придерживает для них открытой дверцу автомобиля.

Я подхожу к окну из глубины класса и тоже смотрю вниз, в залитый полуденным солнцем двор.

— Богатые — счастливчики, правда? — беспечно говорю я сестре. — Разве ты не хотела бы тоже приезжать каждый день на автомобиле в школу?

Лидия кривит губы и фыркает.

— Мать велит тебе говорить со мной по-русски — а ты опять мямлишь что-то по-английски, — пеняет она мне, обходя тему татаровского богатства.

Она, как и Анна, завидовала дочерям Татаровых и именно поэтому старалась не упоминать о них. Великолепие жизни, в которой мои сестры не могли участвовать, раздражало их обеих, и они вечно делали вид, что им безразлично.

Но это показное равнодушие не всегда удается скрывать, когда мы приходим в гости к Татаровым.

Привратник открывает витую калитку во двор богатого особняка. Перед нами роскошный дом, окруженный великолепным парком. Такая концентрация богатства напоминает рай на земле, и невозможно ею не восхищаться.

Мы идем по аллее к дому. Я и Лидия дергаем друг друга за рукава, привлекая внимание к тому, что поразило наше воображение: фонтану, беседкам, обвитым розами, павлинам на лужайке. Анна и Александр ведут себя сдержанней, но я чувствую, что и они оглушены размахом и блеском особняка.

Затем нас принимает Мария Федоровна в своей потрясающе шикарной гостиной. Мы, дети, сгруппировались вокруг матери в одном конце зала. В другом конце, словно королева на троне, величественно восседает госпожа Татарова, а по обе руки от нее — ее отпрыски: слева — дочери-подростки Мэри и Софья, справа — Николя, двадцатилетний красавец, мечта всех русских невест Шанхая.

Мать, бедняжка, очень старается «поддерживать тон»: поддакивает каждому слову Татаровой, хлопочет лицом. Мария

Федоровна ведет себя, как снисходительный манерный истукан. Дети благовоспитанно слушают разговор старших — с разной степенью скуки и безучастности на лицах. Только нашу Анну нельзя назвать безучастной, хотя она и делает изо всех сил вид, что ей скучно, — ведь каждая встреча с Николя воспринимается ею как еще один шаг к счастливому замужеству. Не знаю, что думал на этот счет Николя, но с Анной он всегда держался очень мило, и они действительно были друзьями детства.

— Макс прислал письмо из Лондона… Удивительные вещи пишет… — растягивая слова, словно бы пытаясь специально показать, как ей, в сущности, безразличен наш приход, говорит госпожа Татарова. Затем, обращаясь к сыну, просит: — Николя, будь добр, передай письмо со стола.

— Да, маман, — любезно отвечает Николя, только что сдержавший позыв к зевоте.

Мария Федоровна, принимая письмо, ласково гладит сына по руке:

— Николя нас тоже радует! Первый в списках студентов! За блестящие отметки отец подарил ему автомобиль…

— Ах, какой умница! — чрезмерно умиляется мать. — Я не перестаю восхищаться твоими детьми, Машенька!

Я чувствую: сестрам и брату не нравится это замечание. Лидия кривит губы, а Александр рефлекторно дергает подбородком. Анна старательно улыбается, но виду нее оцепенелый. Мать слегка перестаралась в своем незатейливом рвении сказать любезность. Зачем так нахваливать чужих детей, если есть собственные!

Зато, когда мы покидаем особняк и дворник запирает за нами калитку, настроение матери резко меняется. Добродетели семьи Татаровых теперь уже не восхищают ее, а наоборот — раздражают. Она дает волю чувствам и принимается заочно сводить счеты с Марией Федоровной за холодность приема.