Жан Жене - Богоматерь цветов

В июле 84-го, полгода спустя после получения Большой национальной литературной премии, он в последний раз едет в Иорданию. Через год создает в Рабате новую редакцию «Высокого наблюдения», первой своей пьесы. В марте следующего года приезжает в Марокко, повидать Аззедина, маленького сына своего последнего возлюбленного, Мохаммеда эль Катрани.

Вернувшись в Париж, останавливается в маленьком отеле на улице Стефана Пишона. Начинает править вторую корректуру «Пленника».

В ночь на 15 апреля 1986 он умирает в гостиничной кровати.

«Богоматерь цветов» — первый роман Жене, да и вообще его дебют в литературе.

Он начал работу над ним в 1942-м, в тюрьме, где отсиживал очередной срок — три месяца и один день — за кражу из книжного магазина томика еще неизвестного ему Пруста. В том, что он похищал именно Пруста, была некая мистическая предопределенность: когда в тюрьме, из местной библиотеки, ему досталось «Под сенью девушек в цвету», он почему-то сразу решил, что чтение будет «невыносимо скучным». Но другие книги уже разобрали. Пришлось смириться.

«Я прочитал первую фразу, ту, в которой описан месье Норпуа на обеде у отца и матери Пруста…, — вспоминал впоследствии Жене. — И эта фраза очень длинная. И когда я ее закончил читать, я закрыл книгу и сказал сам себе: „Теперь я спокоен. Я знаю, что дальше будет все прекрасней и прекрасней“. Первая фраза была так густа, так чудесна… это стало тем огнем, который предвещал огромный костер. Почти целый день после этого я приходил в себя. Вновь я открыл книгу лишь вечером, и в самом деле, потом было лишь прекрасней и прекрасней».

Как результат — Жене создал роман, практически не поддающийся жанровой идентификации. Он «не сводим к традиционным литературным жанрам: ни роман, ни автобиография, ни поэзия в прозе, этот текст в то же время является всем этим сразу», считает, например, Жан-Жак Рубин [4] J. P. de Beaumarchais, D. Couty, A. Rey. Dictionnaire des littèraires de langue française. Paris, Bordas. 1987. Vol. 2, p. 959. .

Подробнее о «Богоматери цветов» можно будет прочитать в статье, которую мы предполагаем поместить в третьем томе «Избранного» писателя.

Вейдманн появился в пятичасовом выпуске: голова в белых бинтах, словно монахиня или раненый летчик, упавший на поле ржи сентябрьским днем, похожим на тот, когда возвещено было имя Нотр-Дам-де-Флер [5] Notre Dame des Fleurs — Богоматерь Цветов ( фр. ). . Изображение его прекрасного лица, размноженное газетами, обрушилось на Париж и на всю Францию, на самые отдаленные деревушки, на хижины и на замки; и буржуа с тоской осознали, что в их повседневную жизнь проникли обольстительные убийцы: тайком они прокрались в их сны и собираются их нарушить, прокрались по черной лестнице; а она, их сообщница, даже не скрипнула. Под его портретом сияли его преступления: убийство № 1, убийство № 2, убийство № 3, и так — до шести, они говорили о его тайном величии и предсказывали будущую славу.

Чуть раньше негр по имени Солнечный Ангел убил свою любовницу.

Чуть позже рядовой Морис Пилорж прикончил своего любовника Эскудеро, чтобы украсть у него всего-то тысячу франков; потом, в день двадцатилетия, ему отрубили голову; помните, он тогда украдкой сделал нос разъяренному палачу.

Наконец, лейтенант с военного корабля, совсем мальчишка, предал только ради того, чтобы предать, и его расстреляли.

В честь их преступлений я и пишу свою книгу.

То, как чудесно распускались эти прекрасные и мрачные цветы, мне было дано узнать не сразу: об одном я прочел на обрывке газеты, о другом мимоходом обмолвился мой адвокат, третий был рассказан, почти пропет, арестантами, — их пение, кажущееся фантастическим, заупокойным (словно De Profundis), как жалобные песни, которые они поют по вечерам, пронизывая камеры, доходит до меня прерывистым, искаженным, исполненным отчаяния. В конце фраз голос срывается, и это придает ему такую сладость, что, кажется, ему вторят сами ангелы, и оттого я испытываю ужас: ангелы внушают мне ужас, когда я представляю их — ни духа, ни плоти, белые, невесомые и пугающие, как полупрозрачные фигуры призраков.

Эти убийцы, теперь уже мертвые, тем не менее приходят ко мне, и всякий раз, когда одна из этих скорбных звезд падает в моей камере, сердце мое бьется, сердце колотится, его стук — точно барабанная дробь, возвещающая о сдаче города. За этим следует возбуждение, подобное тому, которое скрутило меня и оставило на несколько минут нелепо скрюченным, когда я услышал гул пролетающего над тюрьмой немецкого самолета и разрыв брошенной поблизости бомбы. На мгновение я увидел одинокого ребенка, несущегося в своей железной птице, смеясь и сея смерть. Ради него одного все это неистовство сирен и колоколов, 101 орудийный залп на площади Дофин, вопли ненависти и страха. Все камеры задрожали, затрепетали, обезумев от ужаса, заключенные колотили в двери, катались по полу, вопили, рыдали, проклинали и молили Бога. Повторяю, я увидел, или думал, что вижу, восемнадцатилетнего ребенка в самолете, и со дна своей 426-й камеры я улыбнулся ему с любовью.