Мэрилин Робинсон - Галаад

Сегодня днем в церкви прошла весьма унылая встреча: явились лишь несколько человек, да и никаких результатов добиться не удалось. Подобные мероприятия всегда выматывают меня. Так что, вернувшись домой, я вздремнул и проспал до ужина. В доме было темно и пусто, когда я проснулся, и я вышел на веранду. Вы с мамой сидели на садовых качелях, завернувшись в стеганое одеяло. Она сказала:

– Возможно, это последняя теплая ночь.

Она подвинулась, чтобы я сел рядом, накрыла одеялом мои колени и положила мне голову на плечо. Это было невероятно приятно. Этим летом она высадила собственный «сад для совы», как она его называла, в роли совы выступал я. Она где-то вычитала, что белые цветы сильнее всего благоухают ночью, поэтому высадила белые цветы всех видов, известных ей, вдоль основной дорожки. Теперь осталась только пара роз да бурачок с петуниями.

Так мы и сидели там в темноте вместе, ты спал, как мог, а мать гладила тебя по голове. Потом послышались шаги. Конечно, это был Джек Боутон. Полагаю, он намеревался поздороваться и пойти дальше, но твоя мама пригласила его зайти, и он не отказался. Он прошел через ворота и сел на ступеньки веранды. Я заметил, что с ней он всегда ведет себя учтиво.

– Мы просто наслаждались тишиной, – сказала она.

Он ответил:

– Во всем мире не найти для этого лучшего места.

Потом, хотя и боясь, что его могут неправильно понять или что он может обидеть кого-нибудь, Джек произнес:

– На самом деле приятно тут погостить. – Он засмеялся. – Здесь есть люди, которые не знают меня с пеленок. Это чудесно.

Он закрыл рукой лицо, глаза. Было темно, но я узнал этот жест. Он всю жизнь его использовал, наверное.

Я сказал:

– Твой отец просто счастлив, что ты приехал.

Он ответил:

– Этот человек – святой.

– Возможно, это и правда, но ты все равно хорошо поступил, когда решил приехать сюда.

– Ах! – бросил он, как человек, под ногами у которого разверзлась пропасть.

На пару минут воцарилась тишина, потом твоя мама встала, вытащила тебя из одеяла и понесла в постель.

– Я тоже рад тебя видеть, – сказал я и не лукавил, потому что в этом плане разделял радость старого Боутона.

На это он не ответил.

– Я говорю это совершенно искренне.

Он вытянул ноги и прислонился спиной к столбу, подпиравшему крышу веранды.

– Не сомневаюсь, – сказал он.

– У меня есть целая стопка Библий.

Он засмеялся.

– Насколько она толста?

– В локоть или около того.

– Пойдет, наверное.

– Лишь два локтя могут облегчить твои душевные муки?

– Полностью. – И тут он вспомнил о хороших манерах. – Приятно было увидеть вас снова. И познакомиться с вашей женой. С вашей семьей.

Мы немного помолчали.

Я сказал:

– Ты произвел на меня впечатление тем, что знаешь Карла Барта.

– О, – произнес он. – Время от времени я пытаюсь взломать код.

– Что ж, – сказал я, – восхищаюсь твоим упорством.

Он ответил:

– Вы вряд ли стали бы им восхищаться, если бы понимали мои истинные мотивы.

Из всех людей на земле с ним, должно быть, сложнее всего вести беседу.

И я ответил:

– Не важно. Я все равно восхищаюсь.

Он ответил:

– Спасибо!

И мы помолчали еще немного. Вышла твоя мать с кувшином горячего сидра и чашками и тихо села с нами, эта милая женщина. И я задумался, каково это было бы, если бы Джек Боутон и правда был моим сыном и вернулся, изможденный, после какой бы то ни было жизни, которую вел, и сидел здесь рядом со мной, спокойный и на первый взгляд умиротворенный, в эту тихую ночь. Эта мысль принесла мне глубокое удовлетворение. Я так много размышлял об идее милосердия, милосердия как восторженного огня, который обнажает основы основ. Там, в темноте и тишине, я почувствовал, что могу забыть все скучные подробности и просто ощутить присутствие его смертного и бессмертного существа. И меня охватило чувство, нечто вроде приятного страха, которое заставило подумать, что Боутон боится ангелов.

Что ж, возможно, я уже наполовину уснул в тот момент, но меня в очередной раз посетила мысль, которая уже некоторое время живет в моей голове. Я жалел, что не могу сидеть у ног этой вечной души и учиться. Тогда он действительно казался мне ангелом, по сравнению с тем, кем он был, ангелом, размышлявшим над тайнами своей смертной жизни, глубинными человеческими чувствами. И, разумеется, таков он и есть. «Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем?» [29]Крайне важно, что все мы – тайна друг для друга, и я действительно верю, что в каждом из нас живет отдельный язык, отдельная эстетика и отдельная юриспруденция. Каждый из нас – это маленькая цивилизация, построенная на осколках бесчисленных более ранних цивилизаций, но с собственными понятиями о том, что красиво и что приемлемо. И здесь нужно добавить, что мы сами, как правило, не дотягиваем до этих стандартов и нам приходится проявлять недюжинные усилия, чтобы их соблюдать. Мы принимаем случайные совпадения в характере с другими людьми за истинное сходство, потому что те, кто нас окружает, унаследовали те же традиции, расплачиваются той же монетой, признают в большей или меньшей степени те же понятия приличия и благоразумия. Но на самом деле все это лишь позволяет нам сосуществовать вместе, несмотря на то что нас разделяют огромные, нерушимые и непреодолимые пропасти.