Мэрилин Робинсон - Галаад

Джек сам рассказал мне, что он натворил. В доказательство он предъявил ручку от отделения для перчаток, которую сохранил на память, но я и без этого поверил бы ему. Он даже в юности был проницателен и знал, что я никому не расскажу, и я не рассказал. Разумеется, я думал, его родители должны об этом знать, и все же у меня так и не хватило духу промолвить хоть слово. Я всегда немного благоговел перед детьми, которые могли хранить такую тайну, а ведь это похоже на самую настоящую сказку: десятилетний мальчик сделал преступниками половину жителей округа.

Есть в этом некая грусть, о которой я не могу умолчать. Я имею в виду грусть в этом ребенке. Я помню, как однажды утром, выходя из дома, обнаружил, что ступеньки веранды намазаны черной патокой. На ней кишело столько муравьев, что они даже сваливались друг с друга. Они сидели на ней сплошной массой. Напрашивается вопрос: как одиноко должен чувствовать себя ребенок, чтобы тратить время на такие бесполезные занятия? Он разработал способ разбивать окна моего кабинета, так что стекло разлетелось вдребезги. Это было потрясающе. Я спрошу его, как он это делал, как-нибудь, когда наши души успокоятся и мы сможем посмеяться на эту тему.

Вот чем он занимался в детстве – балансировал между озорством и серьезным вредительством, если обобщить. Так я считаю, хотя кое-какие пакости и не хотел бы приписывать ему, но в глубине души всегда приписывал. Например, как-то загорелся хлев и при пожаре погибли животные. Быть может, я не прав, обвиняя его в этом.

Его поведение свидетельствовало о коварстве и одиночестве, и, по мере того как он взрослел, это усугублялось. Полагаю, я уже писал о том, что он не воровал в традиционном смысле этого слова, но под этим я подразумеваю, что он заимствовал вещи, которые, в общем, не имеют ценности, но дороги для тех людей, у которых он их взял. Никакого смысла в его действиях не было, если только он не ставил перед собой цель вызвать максимальное возмущение с минимальным риском получить по заслугам. Когда ему было пятнадцать или шестнадцать, он приходил ко мне домой, пока я был в церкви, и прихватывал то одну вещь, то другую. Не представляешь, как могут раздражать такие проделки! Однажды он взял этот старый греческий Ветхий Завет прямо у меня со стола. Если и была на земле вещь, менее привлекательная для вора, то я не знаю, что это. В другой раз он забрал мои очки для чтения. Был случай, что я вернулся, как раз когда он стоял прямо там в коридоре. Он просто засмеялся и сказал: «Привет, папа!» – самым милым и спокойным тоном. Мы немного поговорили, он держался в привычной ему манере. Мы улыбались, как будто нам было весело. Мне потребовалось время, чтобы понять, что пропало на этот раз. Потом я понял – маленький бархатный футляр с фотографией Луизы в детстве. Я разозлился как никогда. Подумать только, какая подлость! И как я мог сказать Боутону, что его сын сделал нечто подобное? Как у меня повернулся бы язык?

Рано или поздно все вещи возвращались. Греческий Ветхий Завет я обнаружил на придверном коврике. Фотография нашлась на журнальном столике в коридоре Боутона самым загадочным образом и вновь попала ко мне в руки. Перочинный нож с названием города Шартр, выгравированным на литой ручке, лежал на кухонном столе, он был воткнут в яблоко. Тогда меня все это расстраивало.

Потом он начал совершать поступки, из-за которых его имя попадало в газеты: воровал алкоголь, катался на чужих машинах и так далее. Я знал молодых людей, которые попадали в тюрьму или в виде наказания отправлялись на службу в морской флот за примерно такое же поведение. Но его семья пользовалась большим уважением, так что ему все сходило с рук. По сути говоря, ему позволялось позорить собственную семью.

Я заметил, что уже рассказал о том, каким одиноким он казался. И это было весьма странно, поскольку, как я уже говорил, Боутоны действительно любили его. Причем все члены семьи. Братья и сестры защищали его, что бы ни случилось. Когда он был маленький и прятался или убегал, они бросались на поиски с ответственностью взрослых, искренне надеясь найти его и вразумить, прежде чем он попадет в переплет. Я помню, как однажды летом высадил целый ряд подсолнухов вдоль заднего забора, около двадцати штук, наверное. Как-то днем маленькие Боутоны явились ко мне и спросили, где Джонни – так они его называли в то время. Я решил помочь им осмотреться и, к своему огорчению, обнаружил, что мои подсолнухи кто-то вырвал и перекинул через забор, так что их головки свисали с другой его стороны. Глори сказала: