Рафаэль Иглесиас - Счастливый брак

Писательским амбициям Бернарда не суждено было осуществиться. За минувшую четверть века он стал одним из ведущих критиков страны и, безусловно, самым заметным. Вот уже десять лет он рецензировал книги для «Нью-Йорк таймс», пять — кинофильмы для «Нью-йоркера», а также вел колонку в «Тайм». Он написал два бестселлера, в которых изложил свои размышления о культуре. Десять лет назад он начал постоянно появляться у Опры в роли этакого литературного просветителя. Этот образ со временем трансформировался в его нынешнюю роль — ведущего еженедельного, очень популярного у обывателей шоу с участием знаменитостей, перед которыми, как казалось Энрике, Бернард откровенно заискивал.

— Ты шутишь, — сказала Маргарет, услышав, что от Бернарда пришло послание: до него дошла ужасная новость, и он хотел бы повидать Маргарет. Увидев такую реакцию, Энрике не стал отвечать на письмо, но через день позвонила секретарша Бернарда и монотонным голосом наговорила на автоответчик сообщение, что мистер Вайнштейн сочтет за честь, если Маргарет найдет время для встречи с ним.

— Сочтет за честь? — слабым хриплым голосом повторила Маргарет, криво улыбнувшись. Она находилась на полпути от кровати к шкафу и с трудом толкала перед собой штатив с раствором. Ссутулившаяся, без парика, без косметики, она выглядела как дряхлая старуха. То, что ее могли увидеть в таком состоянии, до недавнего времени повергало ее в ужас, да и сейчас очень расстраивало.

— Я выгляжу как старая карга, — сказала она Энрике два месяца назад, когда он переодевал ее перед сном.

И хотя она поцеловала его и сказала «спасибо», когда он поспешил заверить, что она все еще красавица, Энрике знал, что она ему не поверила. Или, скорее, это было слабым утешением. То, что она видела в зеркале, перевешивало.

Еще шесть месяцев назад она готова была часами трудиться ради того, чтобы никто, в том числе Энрике, не видел ее такой. Сегодня, в первый день ее публичного умирания, она о подобных вещах уже не думала. Все резервы были исчерпаны. Казалось, ее может убить дуновение ветра. Ей приходилось прилагать огромные усилия, чтобы толкать штатив с капельницей, правда, теперь он стал тяжелее из-за дополнительного пакета с физраствором и стероидами. Эти нововведения, призванные вдохнуть в Маргарет хоть немного энергии в эти прощальные недели, прописала Натали Ко, врач из хосписа, наблюдавшая ее на дому. Пока что их действие еще не было заметно. Маргарет двигалась так, будто каждый шаг отнимал у нее драгоценные остатки жизненных сил. Каждые две минуты она останавливалась, чтобы вытереть глаза и нос скомканным в руке платком. После того как прошлым летом она начала принимать таксотер, у нее постоянно текло из носа и слезились глаза. В течение некоторого времени ей давали антигистамины, предполагая, что это аллергия — побочный эффект препарата. Но когда Маргарет пожаловалась, что ничего не помогает, один молодой врач объяснил ей, что со слезами организм избавляется от накапливающихся в результате приема таксотера токсинов. Он сказал, что это прекратится через три месяца после того, как Маргарет перестанет принимать препарат. Последнюю дозу она приняла два месяца назад. Эти слезы должны были ее пережить.

— Я скажу Бернарду, что у нас нет времени, — предложил Энрике, слишком измученный, чтобы шутить по поводу пафосного тона бывшего друга.

— Нет-нет. Пусть придет, — возразила Маргарет. — Минут на пятнадцать, не больше. Это будет занятно.

— Почему? Потому что он — знаменитость?

Как всякая хозяйка дома в Нью-Йорке, Маргарет любила принимать у себя известных людей. Обычно их приводил Энрике — какого-нибудь режиссера или эксцентричную кинозвезду. По-видимому, считалось, что Бернард превратился в такую яркую звезду и теперь его бледная физиономия могла украсить любую комнату.

Маргарет не обиделась. Она знала, что шумный успех Бернарда раздражает ее мужа, недовольного собственной карьерой. В том, что Бернард стал знаменитым, была некая ирония судьбы: будто Господь незаметно выставил ногу, а потом хохотал над Энрике, когда тот споткнулся и грохнулся на пол.

— Он нас познакомил, — ответила она, пожав плечами, и аккуратно высморкалась. — Не знаю. Просто мне показалось… что в этом… есть некий смысл, понимаешь, малыш? — У нее задрожал подбородок. — Он привел меня к тебе.

Бывали минуты — и эта была одной из таких, — когда Энрике не мог ни дышать, ни говорить, опасаясь разрыдаться. Он иногда позволял себе слезы, когда оставался один. Сокрушительная волна печали накатила на него, ударила, затопила и вскоре исчезла, уйдя в песок. Голосом, исходящим откуда-то из глубины его растревоженной души, он сказал: