Виталий Ахрамович: Курочка Ряба

- Да, мышка заметно задрожала. - Да.

- Расскажи, если можно, - взмолилась курочка.

Мышка огляделась. Курочка тоже. Они оказались в густой сумрачной чаще. Насупленные ели тесно жались друг к другу, опираясь на широкие игольчатые лапы. Под ними ничего не росло из-за отсутствия света. Под ними никто не прятался - там было темно, сыро, жутко. Даже под юными ёлками ничего не росло, а под старыми и подавно. Одна только густая, как плесень, паутина кое-где украшала тёмно-зелёные колючие лапы.

- Ты не боишься? - спросила курочка тревожно.

- Чего? - в вопросе мышки было столько недоумения, что тревога курочки сразу конкретизировалась: теперь она боялась своей спутницы и жалела, что так неосмотрительно отправилась на прогулку. Однако любопытство победило: оно смешалось с тревогой и взорвалось, как пересохший стручок гороха:

- Ну, расскажи, расскажи же. Ты так вовлекла меня, мне теперь покоя не будет. Я вся изведусь. Расскажи хоть что-нибудь, что можно. Что не тайна.

- Я могла бы рассказывать тебе о бабуле бесконечно, но у меня в памяти всегда один случай, - согласилась мышка. - Как-то взяла меня бабуля в ночь. Серебристая неопределённость луны наводила свои чары. Великолепие поигрывало неуловимой узорчатостью... Кстати, помнишь, ты дивилась редкой окраске моей шерсти - это от таких лунных ночей; бабуля научила меня загорать под луной и впитывать её холодную мудрость.

- Как это? - спросила курочка.

- Об этом потом. Присмотрись к лунным ночам, иначе тебе будет трудно понять услышанное. Теперь просто запоминай, а потом когда-нибудь, в лунные прозрачные ночи, вглядись в окружающее. Я тоже тогда мало понимала всё это и почти не обращала ни на что внимания. Во мне были тогда, как в тебе теперь, тревога и надежда. Я сидела у неё на плече и дивилась её легкости. Мы шли к поляне. Там в ночи, среди серебристых теней, бабуля оставила меня на краю поляны, а сама пошла и стала в центре её. Затем с грациозными поклонами она принялась кружиться. В её кружении мне слышался какой-то припев, он постепенно переходил в охание, а затем в странное кудахтанье, отдалённо напоминающее твое. Она кружилась всё быстрее и быстрее. Уже нельзя было различить ничего, кроме смутного силуэта. И вдруг я увидела, или даже почувствовала, что её кружение не связано с землёй, она ввинчивалась вверх. Сначала её руки свисали вдоль тела, но я не заметила, когда именно она их подняла. Она ввинчивалась в подёрнутую серебром тьму. И мне уже трудно было различить небольшое веретено где-то у вершин деревьев. И вдруг, словно взрывом, веретено расплеснулось, и нечто уже совершенно нечеловеческое, словно колеблемый ветром кусок ткани, качаясь и раскачиваясь, стал опускаться на землю. Ничего толком не было видно. Лишь контур бутона незнакомого, невиданного мною цветка, подсвечиваемый лунными бликами, повис на мгновение над поляной.

Потом "бутон" двигался над поляной, словно вычерчивая знаки, но мне они были непонятны и плохо видны. Я почти не соображала, я плохо себя чувствовала. Всё это делалось как бы и для меня тоже, но я уже не верила, что там моя бабуля. Я чувствовала только одно: что с этой ночи во мне жизнь изменилась, что со мной теперь ничего не будет случаться , но только происходить . Это чувство было очень настойчивым. С этим же чувством я проснулась на печи в избе. Бабуля была рядом. Она положила меня в платок, свернув его наподобие гнезда.

- "Ты не спишь?" - спросила я.

- "Что?" - бабуля отозвалась странно, словно воротившись откуда-то.

- "Что вчера было?"

- "Вчера - вчера было", - бабуля открыла глаза, они смеялись.

- "Мы были вместе в лесу или мне приснилось?" - допытывалась я.

- "Ох-ох-ох-ох..." - бабуля вся съёжилась и стонала, стонала. Я видела, как с каждым стоном она стареет и вянет. Уже через несколько минут у меня перед глазами, скрючившись, лежала ветхая старуха, покрытая восковой, изрезанной глубокими морщинами кожей, охающая и глядящая на меня мутными глазами, под которыми свисали чёрные мешки. В один момент мне показалось, что если она ещё раз охнет, то похолодеет и окоченеет навсегда.

- "Не надо!" - вскрикнула я. - "Не надо, бабуля!"

Я её так любила в этот момент, и мне было так страшно! И тут же с невероятным проворством бабуля взметнулась на печи, и оказалась уже на полу. Она крутнулась, как вчера в лесу, в самом центре солнечного пятна, падавшего от маленького оконца. Она вновь была сама собой. И ещё моложе, и ещё привлекательнее... Зачем-то она выскользнула во двор. Потом вернулась, устроилась рядом со мной на печи и принялась гладить меня. От её руки я чувствовала прилив покоя и силы. Они вливались в меня от каждого её прикосновения.