Дарья Доцук - Голос

– Хороший посмертный план, – согласилась я.

– Считаешь?

– Однозначно лучше моего.

– Ну-ка, ну-ка, обожаю слушать, у кого какие посмертные планы! – оживился он.

– Я не оригинальна. Планировала стать кёнигсбергским привидением. Поселиться на какой-нибудь старой мансарде с книгами и ходить в гости к другим привидениям. Но идея со Страной аистов мне нравится больше. Всегда мечтала научиться летать.

– Отлично! Там и пересечемся!

Мы посмеялись, и Стас, щурясь от солнца, улыбнулся брусчатой улочке, по которой деловито гулял черный кот.

– Вообще, я рассчитываю еще кое-кого там встретить, – сказал он после паузы. – Надеюсь, наши посмертные планы совпадут.

Я взглянула на него вопросительно. Я догадывалась, о ком он – о дедушке.

Стас в задумчивости пожевал губу, словно прикидывая, с какого места начать. Я не торопила. Почему-то считается, что у человека только одна смерть – его собственная, но ведь ей предшествуют и другие: смерти родных, друзей, незнакомцев, – и с ними тоже надо как-то ужиться.

– У каждого свой способ играть в бога, верно? – сказал наконец Стас. – Моя бабушка вечно дает советы. Вот, мол, я жизнь прожила, уж я-то знаю, а вы все дураки! Мать думает, что можно контролировать мир с помощью списков. Расходы, доходы, что сделать, что купить. А сестра играет в «Sims». У нее там уже целая династия. В общем, я тоже нашел один способ. Написал рассказ, чтобы воскресить одного парня. Вернее, чтобы не дать ему умереть. Не знаю… На случай, если нет никакой Страны аистов и там, в конце, только большая голая пустота, понимаешь?

Я кивнула и спросила, кто же этот парень.

– Его звали сержант Рыжов. Когда ему было двадцать, он участвовал в штурме Кёнигсберга. Но я знал его больше как деда Ваню. Он умер второго марта. Я его все время расспрашивал про войну, а он не любил об этом рассказывать. Пока он еще кое-как видел, мы играли в шахматы. Шахматы меня мало интересовали, а вот штурм – да. Я играл, только чтобы его разговорить. Но когда я поднимал эту тему, он сердился: «Не отвлекайся, продуешь!» Я обижался и бросал партию.

Кое-что удавалось выведать у бабушки – она переживала, что меня в школе заругают, если не расспрошу ветеранов к Девятому мая. Это каждый год задавали, и бабушка, которая была в тылу и в Калининград приехала с первыми переселенцами, просто пересказывала мне сюжеты каких-то книг. А когда дед умер, я вдруг понял, что вроде как несу ответственность за его историю. Она не должна вместе с ним пропасть. И я стал искать информацию – книги, письма, газеты того времени. Даже в архиве был.

– И что ты узнал?

Видно было, что ему хочется об этом поговорить, но он опасается. Это мне было знакомо.

– Ну… раз у нас все равно сегодня внеочередное собрание клуба… И рассказ о смерти…

После взятия Кёнигсберга молодой сержант Иван Рыжов принял решение остаться в Восточной Пруссии. Город был мертв. Черный дым уходил в облака. Груды камней, под которыми были погребены солдаты – и вражеские, и свои, – напоминали Рыжову курганы. Уцелевшие немцы спускались под землю, в кёнигсбергские подвалы.

Электричество не работало, и по ночам город казался больным, изуродованным и брошенным. Эта картина согревала Рыжова получше наваристой похлебки, пока он патрулировал улицы в поисках раненых и вслушивался в темноту подвалов. Наткнувшись на мертвого пруссака, он грузил его на тачку и вез в общую кучу. На радость, куча росла быстро.

В груди все еще бушевало желание прикончить, разрушить, добить. Рыжов вошел в пустующий дом, схватил резной стул и разнес мощным ударом о стену. Рухнул семейный портрет, послышался хруст стекла. Рыжов усмехнулся этому звуку.

В соседней комнате стоял нетронутый рояль с блестящей черной крышкой. Рыжов вскочил на него и принялся топтать сапогом клавиатуру. Наступал проклятой немецкой музыке на горло, превращая ее в поток тупых бессвязных звуков. Грязь от сапог забивалась между клавишами. В качестве финального аккорда Рыжов замахнулся и швырнул хрустальную вазу в цветное витражное окно. И снова этот чудесный звук битого стекла, битой немецкой роскоши.

Прознав о погромах, майор Лыткин пришел в бешенство.

– Вы что делаете?! – заорал он. – Зачем жечь, ломать? Это же все нашим будет!

У Рыжова воздух в груди замерз: как не жечь, не ломать? Немец все сжег, все сломал, никого не пощадил! Да что ж ты говоришь такое, товарищ майор?

Лыткин стал по очереди вызывать к себе солдат на беседу. Уговаривал поднимать новый край на благо советского народа.