Герберт Розендорфер - Письма в древний Китай

Прими же самый сердечный привет и заверения в глубоких дружеских чувствах от твоего далекого друга —

Гао-дая.

(понедельник , 25 октября)

Мой дорогой, неоценимый друг,

спасибо за чудесное и столь обрадовавшее меня письмо. То, что ты списал для меня все двадцать девять стихотворений, очень меня тронуло, хоть в этом и не было нужды. Кроме того, бумага, способная выдержать путешествие через века, все-таки слишком дорога, так что, по-моему, лучше тратить ее на вещи более достойные, нежели стихи высокопочтенных членов императорской Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал». Двадцать девять стихотворений! Из них девятнадцать принадлежат господину Куан Вэй-фо! Хоть я, уезжая, строго-настрого наказал, чтобы к осеннему состязанию поэтов каждый подал не более двух стихотворений. О чем только думал этот Куан Вэй-фо, сочиняя эту кучу стихотворений? Да еще таких длинных? Ведь мне придется читать все это... Вообще Куан Вэй-фо – один из назойливейших писак, которых я когда-либо видел. Когда его где-то не признают первым, не включают куда-то, он делается совершенно невыносимым. Зато лентяй Ку Гуа-шэн, как я вижу, опять не прислал ни строчки. Возможно, он не справился с заданием. Это, конечно, хорошо в том смысле, что на мою долю достанется одной глупостью меньше, однако столь явное пренебрежение предложенной честью уже граничит с наглостью. Великое небо, за какие грехи Сын Неба возложил на меня сию почетную обязанность – начальствовать над его достопочтенной Палатой поэтов? Уж лучше бы я присматривал за разведением государевых пекинок или за удобрением казенных полей. В условленный срок я сообщу тебе, какому стихотворению можно присудить награду. Время у меня еще есть.

То, что вице-канцлер соизволил наконец дать согласие на брак своего сына с моей дочерью, очень меня радует. Теперь надо как можно скорее уладить это дело. Мне хочется, чтобы в следующем году, когда я вернусь – надеюсь, живым и здоровым, – ребенок был уже «на подходе». Так и передай вице-канцлеру с подобающей случаю кротостью. Если же этого не произойдет, то в будущем году я не приглашу его на праздник Жертвоприношения предкам – или посажу на самое худшее место. Кстати, которую из дочерей ты ему предназначил? Имя «Ао-фа» мне ничего не говорит. Это не та, у которой большие уши? Уши у нее от матери. В моей семье ни у кого не было таких ушей.

Стихов же мне, пожалуйста, больше не шли. Если этот лентяй Ку Гуа-шэн все же надумает прислать стихотворение, отправь его ему обратно, указав, что срок подачи стихотворений на конкурс уже истек. Двадцать девять стихотворений! Великое небо! Стихотворцев развелось у нас поистине слишком много. Скажу больше: недавно я снова имел долгую и очень приятную беседу с господином Ши-ми. Так вот, по его словам, с точки зрения большеносых люди нашего времени прямо-таки изнывали от безделья, ибо только и знали, что сочиняли горы стихов по любому поводу и без такового. Вот как мы выглядим в глазах потомков!

Впрочем, встретились мы с господином Ши-ми – произошло это уже несколько дней назад, – конечно, совсем не для того, чтобы обсуждать эти вещи. Он зашел за мной в Го-ти Ни-цзя в довольно ранний час, чтобы пригласить на заседание суда: я ведь хотел познакомиться с правосудием большеносых, ибо оно составляет неотъемлемую часть общественной жизни.

Мы вместе позавтракали в Го-ти Ни-цзя и пошли. Находилось здание суда совсем недалеко. Это оказалось не то здание, где я вынужденно провел свою первую ночь в этом мире. То был полицейский суд, теперь же мы пришли в Главный городской суд Минхэня.

Тот судья, с которым я познакомился в самом начале – он-то и препоручил меня, как ты помнишь, заботам господина Ши-ми, – попросил своего коллегу из городского суда оказать нам дружескую услугу, и вот мы вошли и обратились прямо к нему. Зовут его господин Мэй Ло. Высокопочтенный судья Мэй Ло принял нас очень сердечно, однако в целом суд произвел на меня сугубо удручающее впечатление. Я уже достаточно хорошо узнал здешние нравы, так что, конечно, не ожидал найти величественного дворца с изящно расписанными колоннами. Однако то, что я увидел, было просто возмутительно. В этой постройке, хоть и довольно большой по размерам, нет и тени величия, и ничто в нем не напоминает о законе и порядке, хотя именно суд призван восстанавливать закон и порядок, когда те приходят в упадок.

Первое, что бросилось мне в глаза, – лавки, устроенные в нижнем этаже. Да-да, ты не ослышался: в здании суда помещаются лавки! В то время как в верхних покоях вершится священная справедливость, внизу торговцы предлагают всем желающим штаны, подушки, цветы, кожаные футляры и музыкальные тарелки! (Об этих музыкальных тарелках я обязательно расскажу тебе особо; но это уж в другой раз.)