Герберт Розендорфер - Письма в древний Китай

Ни в той, ни в другой стране нет ни царствующей династии, ни императора и вообще никого, кто считался бы Сыном Неба или каким-то иным образом ссылался на волю Небес для обоснования своей власти. Императоров и царей, сказал господин Ши-ми, они отменили, вместо них правят верховные мандарины: их считают обыкновенными людьми и божеских почестей им не оказывают. Должность верховного или главного мандарина по наследству не передается. Это представляется большеносым очень важным. За все годы, пока существует подобная система, практически не было случая, чтобы сын верховного мандарина сам стал мандарином. Они этого не допускают. Очевидно, большеносые боятся, что у них возникнет династия и кто-нибудь из мандаринов снова объявит себя императором. Однако столь явный страх большеносых перед возникновением династии я могу объяснить лишь тем, что втайне они тоскуют по истинному императору, чья власть была бы божественного происхождения. И я их вполне понимаю. Разве мир может существовать без правителей, поставленных на царство волею Неба? У нас такого никто не мог бы себе и представить. Нет, я по-прежнему убежден, что наша система правления лучше всех прочих отвечает природе вещей и человека; кроме того, она, очевидно, обходится дешевле.

Верховный мандарин А Мэй-ки избирается всем ее народом, и происходит это один раз в четыре года. Каждый получает клочок бумаги и пишет на нем имя того, кого считает наиболее достойным занять эту должность. Виданное ли это дело? Правда, моя Палата поэтов, именуемая «Двадцать девять поросших мхом скал», тоже выбирает себе начальника, имя которого тоже пишут на бумажке... Но нас всего двадцать девять. В А Мэй-ке же жителей тысяча тысяч и еще больше, а всего, наверное, в тридцать раз больше, чем в Поднебесной в наше с тобой время. Скольких людей может знать один человек? Родственники, друзья, соседи – всего, наверное, человек двести, да и то в лучшем случае. Кто же сможет выбрать наиболее достойного из тысячи тысяч? И разве каждый не напишет при этом свое собственное имя (как это в позапрошлый раз и случилось в моей Палате поэтов)?

– Все это верно, но не совсем, – возразил мне господин Ши-ми. – Сначала у них происходят первичные выборы. – Описал он мне это примерно так: предположим, что торговцы и другие именитые люди страны А Мэй-ка хотят иметь главным мандарином одного из своих друзей или хотя бы представителя своего сословия. Для этого они посылают гонцов по всей стране, чтобы те выкрикивали на площадях имя угодного им человека и развешивали его портреты.

– Почему же торговцы сразу не выберут этого своего человека? Почему они обращаются за помощью к другим, даже простолюдинам? – не понял я.

– Потому что между торговцами, – объяснил господин Ши-ми, – нет согласия. У них разные интересы, а значит, и разные кандидаты.

– Это мне понятно, – согласился я, – ибо и у нас торговцы углем мечтают, чтобы у людей была худая одежда и они покупали бы уголь, а торговцы тканью желают разорения угольщикам, чтобы люди покупали теплое платье...

– Вот и здесь так же, – подтвердил господин Ши-ми, – поэтому гонцы и ходят по всей стране, стараясь перекричать других гонцов и вывесить портрет еще больших размеров, а по возможности и повыше портрета противника, если говорить упрощенно...

– И что же, – спросил я, – выбирают того, чей портрет окажется самым крупным?

– Ну, если не вдаваться в детали, – согласился господин Ши-ми, – то все именно так и происходит.

– Но может ли при такой системе, – продолжал я, – верховным мандарином стать человек действительно достойный и способный?

– В виде исключения, пожалуй, да, – отвечал мне господин Ши-ми, – но обычно при такой системе, которую они называют (перевожу дословно) «народовластием», успеха добиваются лишь кандидаты, обладающие двумя качествами: верой в значительность своей особы и отсутствием определенной точки зрения по каким бы то ни было вопросам. Потому что без первого, – пояснил господин Ши-ми, – без веры в собственную значительность и важность ни один человек не смог бы так долго убеждать в этом других, а без второго, то есть без полнейшей расплывчатости суждений, он неизбежно прибился бы к существующему в данный момент большинству.

– Мне это тоже ясно, – согласился я, – но не значит ли это, что верховные мандарины обычно глупцы и обманщики? Ибо лишь глупец способен долго считать себя значительной и важной особой. Думающий же человек сомневается во всем, и в первую очередь – в самом себе. А тот, у кого нет определенной точки зрения, всегда вынужден лгать – или я неправ?