Юрий Станкевич: Яйцо кукушки. Миллиард ударов

Что он там увидел?

Женщина жалела его, обвиняя во всём себя: так и не смогла родить ему ребёнка, не выполнила свой, хоть и не установленный никем, долг перед семьёй, перед природой.

Как раз после того случая муж, который уже был в пенсионном возрасте, стал болеть. У него начались проблемы с желудком, появились симптомы внезапной слабости, а однажды женщина заметила, что он начал странно желтеть: кожа на руках, ногах, на лице приобретала цвет разбавленного яичного желтка.

Тишина. Женщина по имени Марта Богуш по-прежнему сидела в кресле и думала о том, что она всё-таки по-своему любит своего Дениса. Несмотря на все неожиданности и не совсем приятные отклонения, потому что всё это издержки всё того же переходного возраста, не иначе. Она помнила его совсем маленьким, никому не нужным и слабым, болезненным, а потом он незаметно вырос и в последние годы, вспомнила она, ни разу не болел даже гриппом.

Вот только девушка. Когда она появлялась в квартире, женщина почему-то испытывала странный ужас. Хотя, казалось бы, что может быть ужасного в девчушке подросткового возраста? Может, с её стороны это обычная ревность к Денису, думала Марта Богуш. Если же им нравится быть вместе, пусть дружат. Только, только…

Что тогда муж там, в комнатке, увидел?

Женщина вдруг поднялась с кресла. Вставала она теперь с трудом. Но ведь ей уже за пятьдесят. Тоже переходный возраст, разве что только наоборот. Она подумала о том, что уже давно пора идти на кухню и готовить ужин, но как раз в этот момент дверь комнаты приемного сына открылась, и он вышел оттуда, но не один, а вместе с Ульяной.

Выражение лиц у обоих было довольное и в то же время подозрительно настороженное, словно они там, в комнатушке, пришли к какому-то неведомому ей выводу. Волосы на яйцеподобной, с узким лбом голове Дениса были, как всегда, расчёсаны на ровный пробор, тонкие губы в уголках рта едва заметно кривились, а тёмные беспокойные глаза смотрели куда-то в сторону.

Зато Ульяна сразу отыскала её глаза, победно выдержала паузу и тряхнула головой, отбрасывая сальную прядь, потом перевела взгляд на приёмыша. Тот сказал: «Уля сегодня никуда не пойдёт».

Женщина молча ждала продолжения.

— Она… ну, вообще, останется здесь и будет жить с нами…

(«Вот оно что, — подумала женщина. — Чего-то подобного и надо было ожидать, но ведь это, это…»)

Но Денис прервал ход её мыслей, добавив едва сдерживая удовольствие:

— Ты же не против, мама?

Женщина молчала. Вдруг, как это часто случается, словно пелена с её глаз спала, и сознание холодно, будто со стороны, начало оценивать то, что, пожалуй, давно происходило в квартире, в которой она, как до этой минуты тешила себя надеждой, была хозяйкой. Словно впервые она увидела, как приёмыш ждал, вынюхивал, стараясь вывести её из себя, и тонко, безнаказанно заглушить её стремление к сопротивлению. Ужас уже проснулся в ней и постепенно рос, становясь всё сильнее.

— Нет, я, конечно, не против, — сказала Марта Богуш, а про себя подумала: «Лучше так, иначе будет хуже, они же войны хотят».

Женщине почему-то вспомнились все события последних лет, так или иначе связанные с её приёмным сыном, которые, как она теперь понимала, характеризовали его совсем не так, как ей раньше казалось. Переходный возраст? Но можно ли им оправдать, например, постоянное воровство денег из кошелька? Или затаенную жестокость, которая легко может перерастать в ернический садизм? Кем были его настоящие родители? Живы ли они теперь? Почему они восприняли данную им жизнь как площадку для удовлетворения своих животных инстинктов? И почему именно она должна теперь расплачиваться за это?

Они, её Денис с Ульяной, пожалуй, не ожидали, что она согласится так быстро. Им, как она теперь догадывалась, хотелось покуражиться, оплести её паутиной заранее заготовленных, двусмысленных слов, в конце концов, исподволь запугать её, не иначе.

— А, хорошо, хорошо, — закивали они, — значит, не против? Значит, Ульяне можно курить в комнате? Ну, конечно, она будет открывать форточку. Не выходить же ей каждый раз на лестницу?

— Можно, — ответила она.

— И ходить в ванну?

— Можно.

— И одевать время от времени твоё пальто? У тебя же их два?

— Можно.

— И?..

— Можно.

Они одолевали легко, совсем легко, но теперь она знала, что если в доме завелась гниль, то именно она будет верховодить и побеждать — такова логика жизни. Избавиться от неё можно, только выжигая её огнём или покидая поле боя. Однако же она, несмотря ни на что, навсегда привязана к приёмышу и идти ей некуда. Куда, в самом деле, она уйдёт? А его, кстати, охраняет закон, и он, пожалуй, всё давно просчитал. Пройдёт ещё три года, и он достигнет совершеннолетия. И что тогда? И тогда, если она дотянет до того времени, — что изменится? Тысячи, десятки, сотни тысяч детей страдают по вине родителей, но и тысячи родителей мучаются с теми, кого родили. О чём это говорит, кто ей ответит?