Лутц Зайлер - Крузо

Эд еще не мог поверить, что они уехали. А совсем уж невыносимо – кем они его посчитали. Предательство со всех сторон. Буфетная стойка без этой пары.

Мимо шагали толпы туристов-однодневок. Отправление второго и третьего парома, без Эда. Кучер Мэкки и его конь-топтыгин, вопросительно на него смотревший. Сумасшедший парнишка с разинутым ртом. Он сидел на пластиковом стуле у края набережной, нога на ногу, полуотвернувшись от воды, будто в приступе внезапного отвращения. А вообще-то все дело было в ветре, он наклонил голову, чтобы ветер задувал прямо в рот, хрюкал и вопил в ветер, как чайки или младенцы, долго и протяжно. Мимоходом Эд обнаружил, что он вовсе не парнишка, не ребенок, давным-давно. Лицо было старое.

Поскольку смущение не отступало, он по-прежнему делал вид, что пришел за хлебом. Вытащил из кустов сумку, бросил ее в тележку. Слишком поздно вспомнил о бутылке – «синяя отрава», ничего, цела. Он открутил крышку, прислушиваясь к легким щелчкам. Отпил и услыхал свист, откуда-то.

Дверь «Хиттима» была обшита фанерой. Он спросил себя, уж не сломалась ли она в бою. И как они с Рене проделали оттуда долгий путь к акватории гавани; он не помнил. Огляделся, словно могли сохраниться какие-то следы. Словно мороженщик мог выйти из-за каштана, стоящего на полдороге между «Хиттимом» и гаванью, единственного дерева в округе. Мне жаль, но ты ведь знаешь… Пучок волос в руке.

За стойкой «Островного бара» Эд различил фигуру Сантьяго; опустил глаза, обошел песчаную выбоину и прошел мимо. В витрине гауптмановского дома горел свет, хотя солнце стояло уже высоко. Вместо стихотворения Гауптмана за стеклом висело объявление о лекции писателя Райнера Кирша; он представит свою новую книгу. Голубизна акварели Иво Гауптмана выцвела, кнопки заржавели. По какой-то причине Эд ощутил близость к художнику Иво Гауптману, может, просто потому, что тот сумел быть сыном.

Тележку Эд оставил возле дороги и некоторое время шел на север по кельнерскому пляжу, где в эту пору было совершенно безлюдно. Перелез через проволоку, которая разделяла пляж и дюну, защищающую от паводков. Через несколько метров упал в песок и заснул. Снова увидел руку, благословившую его, за первым завтраком. Потом руку Лёша на своем плече.

Когда он проснулся, солнце светило в лицо; он чувствовал, как раны заживают. Вытащил из кармана бутылку, глотнул и опять заснул. Снился ему сон о верблюде, тот, с каким он уезжал. Проснувшись второй раз, он увидел «Отшельник», ковчег. Недоставало Рене, Кавалло, Моники, Каролы, Рика, Крузо и его самого, больше половины команды. Он выпил, съел луковицу, которую прихватил с собой на дорожку, и два ломтя серого хлеба. Закрученные ветром верхушки песчаного камыша выписывали в песке аккуратные круги. К тому же прибой, тихий, немолчный рокот, теплым защитным коконом укутавший Эдовы мысли.

Потом он услышал. Впервые. Внутри его самого жил звук. Собственный звук, почти собственная его судьба. Надо только последовать за ним: две недели до конца каникул, четыре недели до конца основного сезона, подумал Эд и опять закрыл глаза, но лишь на секунду-другую.

Так называемая каприйская тропа проходила рядом с кромкой обрыва. Ее так плотно обступали деревья и кусты, что вид на море открывался лишь изредка. Эд вдыхал запах леса, вступивший с шумом моря в трепетную, как бы азиатскую связь. Перед уступами сосновых корней скопились длинные коврики еловой хвои, повторявшие каждый его шаг, мягко, упруго, словно ходьба – чистая благодать и дорога домой давно приготовлена: да, я иду, буду на месте, в судомойне и у печи, судомой и истопник, а если хватит расторопности, сумею отчасти и за стойкой пособить, например с лимонадом, с сельтерской. Остальным придется заниматься Рембо и Крису, кофе, возможно, возьмет на себя Рольф. Окошко с мороженым останется на замке, и невелика потеря.

Тяжесть сумки он почти не чувствовал. Горизонт белый, будто смазанный. На переднем плане очертания патрульного катера; чем отчетливее он проступал из тумана, тем невероятнее казалось Эду все то, что он планировал еще утром. Условие, которое нельзя было высказывать вслух, – теперь он его исполнил. Его дом в «Отшельнике», и больше нигде.

Ему вспомнилось, как ребенком он отправился в странствие, после уроков, один прошагал через лес до самой опушки. Он никогда об этом не задумывался: его путь всегда заканчивался там, на небольшой мшистой прогалине с видом на поля, где колыхался или замирал край света. А потом пора было идти домой.