Владан Десница - Зимние каникулы

Но уж когда Матич был поистине незаменим — так это во время выборов. Сельский мальчонка, отправленный в школу благодаря своей сообразительности и веселому нраву, проявленным еще тогда, он умел объяснять крестьянам сложные вещи доступно и просто, за что слыл непревзойденным агитатором. В течение всей выборной кампании на прегрешения Матича смотрели, как говорится, сквозь пальцы; ход разбирательства по его делу приостанавливался, и в обществе по отношению к нему наступал как бы некий род моратория, его патриотическое рвение выдвигалось на первый план, на краткое время затмевая его личные и служебные качества. На это время он даже отдалялся от Никицы, который, будучи пропитанным алкоголем скептиком и зубоскалом, оставался неисправимым оппозиционером. Матич разъезжал по деревням в нанятой дребезжащей колымаге, сидел за одним столом с кандидатом в депутаты (правда, на самом его краю, так сказать, среди молодежи, оправдывая это тем, что к юным тяготеет его веселая натура, которая по крайней мере за трапезой хочет избежать извечных многомудрых разговоров), вполне довольный тем, что может досыта наесться ражничей [9] Ражничи — кусочки ягнятины, поджаренные на жаровне. и напиться вина, оплаченного избирателями. На обратном пути расторопный и всегда готовый услужить Матич помогал подкачивать колеса («Ох, эти наши у-жас-ны-е дороги!» — угрюмо-озабоченно ворчал кандидат в депутаты с заднего сиденья) или старательно тянул на себя рычаг газа, пока шофер с растрепанными волосами и побагровевшим лицом, раскорячившись перед автомобилем, с проклятиями крутил ручкой, пытаясь завести обессилевший драндулет. Когда же кампания заканчивалась и наступало характерное послевыборное затишье, совсем как после масленичных гуляний, Матич опять впадал в апатию и погружался в забвение. Уездный вновь здоровался с ним кивком головы, пока совсем не переставал его замечать, дисциплинарному взысканию вновь давался полный ход, а Матич опять убеждался в черной человеческой неблагодарности. Тогда он снова возвращался к своему Никице, и душа его поздними ночными часами все жарче вопияла к Достоевскому.

Пока не было Ягоды, Матичева Боса предложила Милошу помочь по дому. Чтобы как-то ее отблагодарить, Милош время от времени покупал и приносил ей кусок мяса, а она в свою очередь требовала, чтобы он оставался у них ужинать.

Скоро одинокий и подавленный Милош стал постоянным гостем в их доме. Вечерние застолья с Матичем и Никицей превратились для него в тот незаменимый час отдыха, которого только и ждешь в течение всего дня.

В конце лета в гости к Матичу приехала свояченица Мила. Это была стройная белокурая девушка с хрупкой фигуркой и воспаленными веками светло-зеленых глаз, чувствительных к ветру и ныли. Мила жила с матерью в опустевшем, вытянутом вдоль полотна железной дороги селе, где ее теперь уже покойный отец когда-то служил начальником станции. Когда их захолустье становилось ей несносным, она на месяц-два уезжала погостить то к Босе, то к другой своей сестре, служившей на почте где-то в Славонии. Самая младшая и самая красивая из сестер, Мила была избалована матерью и сестрами и считалась в семье счастливицей. Сестры безоговорочно подчинялись ей во всех вопросах, касающихся манер, туалетов и вкуса.

В своем перехваченном бечевкой дорожном саквояже она привезла кучу переводных романов в черном коленкоре со штемпелями библиотек, высылающих книги почтой. Некоторые она покупала сама, заказывая их по рекламным объявлениям, помещаемым на последней странице той самой газеты, в которой печатались переводимые Милошем романы. Крайне чувствительная, неудовлетворенная своим существованием и бездеятельностью, исполненная эстетического бунтарства против провинциальной серости и уверенная, что рождена для иной, более светлой и возвышенной жизни, она коротала дни, один за другим проглатывая эти толстые романы. Как и в каждое свое путешествие, она отправилась в Бунаревац с неясным предчувствием, что ее ожидает здесь нечто необыкновенное, прекрасное и захватывающее. Матич, встретивший ее с радостью, был к ней внимателен. Он не забывал приносить ей из корчмы тетушки Елы — нередко в долг — еще теплые кусочки ягнятины с жаровни, которые она так любила. Под вечер Мила подолгу бродила в одиночестве с книгой под мышкой, заходя далеко за узкий круг, который, по местным понятиям, считался границей городка и который нельзя было переступить, не вызвав удивления и кривотолков обывателей.