Владан Десница - Зимние каникулы

Около часу пополудни домовина была готова. Склонив набок голову, Ичан смотрел на нее, извлекая из рубанка лезвие — без единого слова самоодобрения; однако другие — те, что сидели у стенки и покуривали, — одобряли рук его дело: «Кому ж, как не ему!» То ли потому, что он не решился вовсе его переделать, то ли потому, что не удалось долгое дело затеять, Ичан ограничился тем, что укоротил ящик и несколько сузил, так что он в основном сохранил, в уменьшенном размере, форму и общий вид той упаковки, от которой произошел, и был похож на нее, как жеребенок на кобылу.

— Ну во-о-от, теперь обедать пора, — сказал он и, собрав инструмент, пошел домой.

— А когда хоронить будем? — в спину ему поинтересовался шьор Карло.

— Когда? А где телега, где лошади, где выкопана могила?

— Но все это можно сделать после полудня! — настаивал шьор Карло.

— Да-а-а… Где ж это так! Теперь день короткий, пока пообедаешь, не успел оглянуться — темно. И разговору не может быть, чтоб сегодня! Вот завтра — дело другое.

Горожанам скрепя сердце пришлось с ним согласиться. Чтобы как-то заполнить эту непредвиденно возникшую дыру во времени, Анита с Лизеттой подвигли мужчин и детей на прощание с попадьей путем прохода перед гробом; таким образом, всем не надо будет провожать на кладбище. Видошичам сообщили, что старая женщина умерла и что, если они хотят, могут прийти («Хотя такие, каковы они есть, такого внимания недостойны»). Голобы — следует признать — пришли сами, едва узнав о случившемся. Принимая во внимание молодежь — Лину и обоих младших Голобов, — дело вполне могло выглядеть прилично.

Когда вся предварительная подготовка была завершена, Анита с Лизеттой отправились приводить себя в порядок. Открыв чемодан, вынули завернутые в бумагу туфли из кожи антилопы, намазались и причесались, взяли по чистому платочку — из тех маленьких, столь необходимых женщинам платочков с обилием кружев и весьма скромным количеством ткани, которые, собственно, ни для чего иного и не предназначены, кроме как мять их в руках да символически утирать глаза. Приятным сюрпризом для них стало возвращение из Задара Моричей. Заметили и Видошичей, приближавшихся по дороге, следовательно, все складывалось даже лучше, чем они предполагали. Удовольствие, которое это им доставило, они восприняли как вознаграждение за свои усилия.

Они вошли тихо, на секунду-другую задержались у порога, сложив на животе руки, в которых были сумки, и созерцая всю эту картину словно бы снаружи, объективно, едва ли не с любопытством, словно это не было их рук дело. (И в самом деле, старая попадья во всем этом очень мало принимала участия: разве что, перебирая зелень, несколько наклонила голову вбок, на плечо, и руку с ножом опустила на колени. Да и то малое, что она со своей стороны предприняла, сделала вовсе не намеренно, случайно: у нее вообще была склонность поздним утром немножко вздремнуть, и будь у нее какая-нибудь мелкая мыслишка, какая-нибудь забота, которая поддерживала бы в ней нить бодрствования, не позволяя целиком отдаться дремоте — молоко на плите, которое могло выкипеть, или женщины, которые часами перебирают шерсть в соседней комнате и за которыми надо присматривать, как бы они чего-либо не сперли, — то старая и вовсе не позволила бы этой нити прерваться и дремоте обмануть ее настолько, чтобы это стало непоправимым.) Итак, они оставались у двери столько времени, сколько потребовалось бы человеку, чтоб сосчитать до четырнадцати. Затем вытащили из сумочек платочки, едва слышно щелкнув замками, сумочки эти заперли и вполне пристойно высморкались. Выглядело бы неприлично, если б по столь старой и почти совсем чужой особе они утирали слезы или даже держали платочки под носом; но высморкаться — хотя бы это сделать мы обязаны для любого человеческого существа нашего звания. Затем они покинули свое место у порога и обошли гроб, а обойдя — вновь замерли на секунду в ногах, перекрестились каждая своим крестиком и вышли.

Все совершилось чинно, как полагается — так, как это было сделано, когда тело убитого префекта Задара было выставлено для прощания в префектуре и весь город выражал свое соболезнование таким прощанием; конечно, тогда это было гораздо более торжественно и блестяще. Но для села — да и в нынешней ситуации — много уже и такого прощания… За женщинами, следуя их примеру, то же самое исполнили (правда, несколько проще) и мужчины.

Выйдя, они некоторое время стояли внизу перед домом, беседуя с Видошичами, которые словно мимоходом сообщили, что написали заявление с просьбой о выезде в Италию и со дня на день ожидают решения. Потом Видошичи простились и ушли: она — со своим канареечным джемпером на руке, слегка покачивая бедрами, он — покусывая соломинку, подхваченную мимоходом.